– Какой конверт?
– Письмо должно было прийти в конверте. Возможно, он мне подскажет, откуда его прислали.
– Для вашего удобства большую часть писем я обычно вынимаю из конвертов и кладу в ваш ящик входящей корреспонденции. Но я этого не делаю, если считаю, что письмо личное.
– И куда вы кладете конверты?
– В мусорную корзину.
Я взглянул на корзину, но решил, что не стоит в ней рыться. Это всего лишь дурацкое письмо.
Как бы ни были велики мои неприятности на работе, я всегда с радостью возвращался домой, к Габриэль. Мне стоило только подумать о ней, как настроение сразу улучшалось. Габриэль была самым необыкновенным человеком, которого я когда-либо встречал в своей жизни, и она жила со мной.
Иногда я испытывал затруднение, не зная, что ей сказать, словно она была каким-то экзотическим существом, не принадлежавшим нашему миру. В такие минуты я прибегал к одной уловке: просил ее рассказать о себе. Помню, однажды мы устроили пикник на вершине скалы на четверть мили ниже нашего дома. Вероятно, она говорила тогда не меньше часа и даже дух не перевела; речь шла о ее впечатлениях от работы с лондонским военизированным подразделением. Она описывала мужчин в черной униформе, прячущихся в тени с автоматами и приборами ночного видения, ждущих команды к началу штурма здания. Она шутила, что парни слишком любили свою работу, и даже если переговоры шли хорошо, они часто все же пытались начать штурм, пока не закончилась их смена, чтобы все веселье не досталось другим. Именно поэтому рейды проводятся на рассвете, а не в полночь.
Она рассказывала о таких подробностях, что в конце концов я стал ощущать себя настоящим экспертом. Я узнал, что с начала семидесятых не было удачных захватов заложников; что приборы ночного видения менее эффективны, если в доме включен свет; что ребята из военной полиции знают по меньшей мере четыре способа проникновения в нужную дверь; что в их снаряжении есть такие забавные гранаты, которые, заброшенные в комнату, взрываются несколько раз в разных местах. Габи описывала все это так детально и красочно, что становилось ясно, насколько она осведомлена о работе полиции.
Габриэль замолчала – похоже, ей надоело рассказывать. Она встала, отряхнула одежду и подошла к краю скалы.
И прыгнула вниз.
На ней было летнее платье и соломенная шляпа. Она только сбросила сандалии, прижала шляпу к голове, подол платья зажала между коленями и, не сказав ни слова, шагнула вперед.
Моя первая мысль была о том, что она погибнет: здесь было чертовски высоко. А внизу наверняка камни. По меньшей мере она сломает ноги.
Несколько секунд Габриэль летела вниз. Само падение не выглядело эффектным, а через мгновение она уже вошла в воду и исчезла из виду. Почти не было всплеска, но в месте ее падения поднялось множество пузырей, цвет воды изменился, сделался бледно-зеленым. Потом пузырей стало меньше, и я даже начал сомневаться, в каком именно месте она упала.
Я ждал. Что еще мне оставалось? По моим ощущениям, прошла почти минута, и мне стало плохо от сильного волнения. Как, черт возьми, мне туда добраться? Может, она оказалась за выступом и я ее не вижу? Я наклонился вперед; нет, ей негде было спрятаться.
Потом я ее увидел, Габриэль плыла на приличном расстоянии. Она что-то кричала, но я не мог различить слова. Шляпа по-прежнему была у нее на голове – как, черт возьми, ей это удалось? Ее волосы черными прядями облепили лицо. Она так громко смеялась, что я слышал ее даже отсюда.
– Как ты узнала, что это безопасно? – позже спрашивал я.
– Я не знала, – отвечала она.
Я подозревал, что она видела, как с того места прыгали мальчишки. Как бы там ни было, весь день мы веселились по этому поводу. Это был полный восторг.
В те недели мне тоже представилась возможность проявить себя. Мои привычные шутки блистали новыми гранями.
– Я взял этот рецепт из головы, – говорил я, готовя ужин. – Студень.
Или, в автомобильной пробке:
– Когда ждешь, постепенно учишься терпению.
Или, воскресным утром:
– В постели я просто зверь. Ленивец.
Похоже, она меня любила, несмотря на мои шутки.
Больше всего меня поразило, как легко Габриэль привыкла к новой жизни. Она совершенно не печалилась из-за того, что пришлось покинуть Англию; ее занимали наши планы и блестящие перспективы.
– Я собираюсь найти работу в баре, – однажды заявила она. – Это хороший способ познакомиться с людьми. В конце концов, я тоже способна что-то заработать.
– Тогда мы будем мало видеться, – запротестовал я.
– Я постараюсь устроиться в дневную смену. И вообще, это только один из вариантов.
Секс с ней был для меня загадкой. Габриэль говорила, что любит кричать, но со мной она этого не делала. Она часто даже не смотрела на меня из-под простыни. Мы еще мало прожили вместе, а Габи предпочитала откровенность в отношениях, что намного упрощало жизнь.
– Можешь меня связывать или развязывать, я могу простить все, кроме безразличия или волос во рту, которые не смогу выплюнуть.
Она часто интересовалась, какой секс мне нравится.
– Что ты действительно любишь, по-настоящему? – спрашивала она.
Но обычно у меня не было ответа. Мне нравилось доставлять удовольствие ей. Я считал неправильным говорить о том, что нравилось мне. Она утверждала, что из-за моего нежелания говорить между нами вырастает стена, но я ничего не мог сделать.
Потом Габриэль нашла работу, и стена выросла еще выше. Она работала в баре в Бильбао, в старом городе. Заведение располагалось среди салонов татуировок и секс-шопов, которых в этой части города было в избытке. На стене за стойкой висело множество плакатов с фотографиями преступников. Мадридское правительство установило правила, согласно которым заключенных из организации ЭТА запрещено содержать в местных тюрьмах и им нельзя разговаривать на родном языке. Вероятно, плакаты развесили потому, что всем было известно, как мадридские власти любят проверять местные бары.
Все в этих барах было непонятно для англичанина. Здесь были группы завсегдатаев, которые каждую ночь веселились и танцевали – и в то же время часами доказывали необходимость расширения баскской территории и восстановления границ, которые существовали примерно тысячу лет назад. Даже в самые лучшие годы их поддерживали только восемнадцать процентов голосовавших, тем не менее я много раз наблюдал, как компании двадцатилетних весь вечер с жаром обсуждали события 1937 года, когда Франко применил против населения горчичный газ, а потом рассаживались по машинам и отправлялись за тридцать миль отсюда на ночную вечеринку на пляже.
Именно в таком баре Габриэль и нашла свою первую работу. Ее график состоял из четырех дневных и двух ночных смен в неделю; учитывая, что местные вели в основном ночной образ жизни, в барах ощущалась нехватка ночного