Читать «Избушка на краю омута»

Сорок лет хан Кучум царствовал в сибирских землях. В золоте с головы до ног ходил, из золотой посуды ел-пил, богатство копил. Но однажды пришел Ермак, стал теснить войско хана, и пришлось тому спасаться бегством. Велел он воинам своим богатство несметное спрятать, не мог увезти все с собой. Спрятать-то спрятали, да только, говорят, хан за ним так и не вернулся. С тех пор ищут сокровища, да найти никто не может. Говорят, потому, что хан Кучум хитрый был. Те, кто богатство хоронил, и не знали, что сундуки с «обманкой» закапывают, гвоздями да подковами наполненные, а настоящее золото да камни драгоценные в другом месте покоятся, и где, никому неведомо. Лишь избранным. Кто те избранные, хранящие тайну клада, до сих пор неизвестно. Но слухами земля полнится, заставляя рыскать по просторам сибирским отчаянных мечтателей да искателей приключений. Отправляясь за сокровищами, многие и не подозревают, с чем придется столкнуться им в местах далеких, нехоженых, всеми богами забытых…

«В мутном омуте тихо-тихо…

Притаилось под ивой Лихо,

Под корягою дремлет сом,

Над водою склонился дом.

В доме этом одно окно,

Смотрит дед из него давно,

Древний возраст скривил лицо.

Обветшало в избе крыльцо,

В коромысло истерт порог –

В дом впустил он немало ног.

И не заперт дверной замок,

Только выйти никто не смог…»

Старик стоял на берегу и задумчиво смотрел на воду, покрытую желто-зелеными пятнами, зная, что прямо у его ног под неподвижной гладью на глубине носятся безумные вихри, затягивая все, что попадет: соринку, бревно, корову, человека. Омут – место страшное, хуже болота. Схватит и утянет в бездонную черную прорву любого, осмелившегося нарушить озерный покой. Закрутит, понесет, и поминай, как звали. Обратного пути нет. Омут ничего не отдаст. Все, что в утробу его попало, там и останется на веки вечные. Старик стоял и смотрел в непроглядную муть под ногами. Один шаг – и конец. Для любого, кроме него. Теперь он не боялся. Даже полюбил это прожорливое озерцо, став частью зла, таящегося в нем и вокруг.

В этот год вода в озере зацвела слишком рано, уже в конце весны. В суровом северном краю такое редкость. Еще в начале мая деревню душным одеялом накрыла жара, а с ней пришло и зловоние. Густой запах гниения стоял вокруг маленького, едва больше лужи, водоема, будто где-то на дне скрывался свежий могильник, и отпугивал все живое. Птицы облетали его окрестности стороной. Даже утки покинули облюбованные в камышах места. Но старик давно привык к запаху и почти не замечал его. Ведь жил он на самом краю нависшего над водой берега. Его избушка была намного старше своего хозяина, и он даже не знал, насколько. Но, несмотря на древний возраст, она совсем не обветшала. Толстые бревна были по-прежнему крепки, лишь почернели да в трещинах поросли мхом. Даже венец не прогнил от влажного озерного дыхания, хотя нависал прямо над водой. Предки старика, выстроившие дом на сыром берегу, знали, как сохранить древесину на века. Толковые были мастера. Жаль, что после старика жить здесь будет больше некому. И хотя на тот свет старик не собирался пока, однако рано или поздно избушка опустеет так же, как и два десятка домов вымершей деревни, расположенной позади. Все сгинули давно. Кто уехал в лучшие места, но большинство именно сгинули – по-другому не сказать. Люди исчезали постепенно, и все потому, что они не знали, как уберечься от зла, таящегося в этих местах. А старик знал, потому и жив остался. Знал, да никому не сказал, потому что клятву дал хранить секрет до смерти. А сказал бы – давно уж сгинул бы, как и остальные. В том секрете была его сила, его жизнь, могущество и власть. И нежити, наводнившей окрестности деревеньки, приходилось с ним считаться. Отчего-то много ее тут собралось, особенно в этой, с виду тихой, протухшей воде.

Нежить была здесь всюду. Он постоянно чувствовал на себе ее тяжелый взгляд, идущий из темной воды, из зарослей камыша, из дремучего леса. Нежить даже в избе его водилась, скрипела половицами по ночам, выла на чердаке, гремела горшками на печке. Часто ее было слышно, но увидеть непросто. Она ведь облика своего не имеет, в личинах ходит. Чем угодно может прикинуться: старой метлой в темном углу, например; тулупом, небрежно повешенным на толстый ржавый гвоздь, вбитый в стену; любопытной сорокой, заглянувшей в мутное, сто лет не мытое оконце. Подбирается. Вокруг да около бродит. Пусть. Он знает секрет, потому она его не тронет.

Издалека, из недр дремучей чащи, донесся хруст сухих веток. Старик насторожился. Кто-то большой и сильный продирался сквозь кусты малины и шиповника. Неужто медведь? Звук приближался, и старик подумал: а не сходить ли в избу за ружьем? Пока гадал, с чего бы это лесному зверю вздумалось направиться к человеческому жилью, послышались голоса. Люди! Давненько они сюда не захаживали. Даже почтальон из соседнего села попросил, чтоб старик сам за пенсией приходил. Боялся. Говорил, места тут гиблые, заболоченные, а он дорогу плохо знает. Эдак запросто в трясину угодить можно. Да еще говорил: «Слухи ходят, что в окрестных лесах нечистой силы развелось видимо-невидимо. Заморочит она, в дебри непролазные заведет. А об омуте болтают вовсе страшное, будто в нем водяной сидит, самый лютый черт из всей нечисти, жертву поджидает. Девушек молодых и красивых в жены берет, в подводное царство утягивает, а мужиков съедает, целиком проглатывает». Старик почтальону возражать не стал, согласился сам за деньгами раз в месяц являться. Все равно нужно было патронов докупить, да еще всякой мелочи – спичек, соли. А что касается нечисти, так он знал, что это не выдумки, а чистая правда. Еще когда мальцом был и в деревне люди жили, приходилось пешком в сельскую школу ходить. Шли толпой, держались вместе, но все равно было страшно. Тропинка вилась вдоль омута, и детвора мчалась бегом, чтобы поскорее миновать жуткое место. Тогда еще в избушке на берегу другой старик жил, все его как огня боялись. Был он странный, нелюдимый, неразговорчивый, а лицо его пугало кривизной: все перекошенное, будто он всем рожи корчил. Всегда стоял у своего черного дома и смотрел им вслед. Вот так же, как сам он теперь стоит, только смотреть ему не на кого. И старик тот помер давно, а он сам состарился, и теперь его от старого хозяина не отличить стало. Иногда казалось, что старик тот в его тело переселился. Даже отражение лица в ведре с водой во время утреннего умывания