появлялся новый кандидат. Знакомилась по интернету, переписывалась, но до реальной встречи доходило редко. Жила она вместе с отцом-алкоголиком, каждый вечер напивавшимся вдрызг. Тихий незаметный человечек после полулитра горячительного превращался в дикое непредсказуемое существо: мог запустить в дочь тяжелым предметом, ругал матом, все время опрокидывал мебель, шумел – в общем, не давал жить спокойно. Наверное, поэтому Лариса так отчаянно стремилась к замужеству, не из-за желания обрести любовь и семью, а просто, чтобы вырваться из ада. Когда, обычно к ночи, ей становилось совсем невмоготу, она поднималась к Ладе, и при этом у нее было такое просительное и виноватое лицо, что та не могла ей отказать. Проболтав около часа ни о чем, они вместе спускались в квартиру Ларисы – одна она заходить боялась. Если отец спал, а обычно так и было, то Лада возвращалась домой. Но бывало, что, едва приоткрыв дверь, они ее тут же захлопывали, и что-нибудь тяжелое билось в нее с той стороны. Тогда Лариса оставалась ночевать у Лады, которая боялась, что когда-нибудь Лариса к ней переселится. Горемычная соседка и так не раз замечала то, что ей, Ладе, привольно живется одной в трехкомнатной квартире, доставшейся по наследству от тети. Семью Лада так и не завела. Она и не прилагала к поиску мужа никаких усилий, считая, что судьба сама исполнит предначертанное. Все мужчины, обратившие на нее внимание, казались Ладе чужими. Она ждала суженого, как героиня старомодного женского романа, будто не замечая уходящей молодости.

Едва они вышли на школьное крыльцо, как аромат едва пробившейся листвы вскружил голову. Солнечные лучи накрыли теплыми объятиями. Шум резвящихся во дворе детей оглушил. На душе у Лады сразу стало радостно, но радость была с горчинкой, с примесью тревоги. Наверное, это никогда не пройдет. Невозможно забыть то тягостное ноющее чувство, предвидение скорой беды, терзавшее ее в детстве с наступлением мая. Лада хорошо помнила, что с весенним теплом, с подснежниками и пением птиц в Камышовке начинался сезон горя. И хотя она знала и ждала, каждый раз это случалось внезапно. Однажды улица оглашалась воем, протяжным и жутким, означавшим, что в семье кто-то пропал. Потом в течение лета такое случалось регулярно, один-два раза в месяц. В чью-то избу приходила беда, заставляя остальных трястись от страха и гадать, не их ли черед наступит следом. Лишь с холодами деревенские могли вздохнуть спокойно, зная по опыту, что зимой бояться нечего. Говорили, что зло, истребляющее жителей, на зиму впадает будто бы в спячку, как медведь, и никого не трогает до весны.

– Смотри! – Локоть Ларисы больно ткнулся Ладе в бок. – Вон наши смутьяны, Неупокоев и Разгуляев, шушукаются. Опять каверзу замышляют, поди. Или курить собираются.

Лада узнала мальчишек, стоявших на углу школы. Неупокоев держал в руках мятый желтый листок, который оба рассматривали с таким видом, будто это было нечто диковинное. Лариса уже тянула ее за руку, увлекая за собой. Заметив приближение учителей, те вдруг перепугались, а листок, смятый резким движением, исчез в кулаке Бориса.

– Что это там у вас? – Лариса подозрительно посмотрела на спрятанные за спиной руки ученика.

– Это личное, – ответил Неупокоев. Страх исчез, взгляд стал вызывающим.

– Личное у тебя дома, а здесь территория школы. Показывай! – скомандовала Лариса, сгоравшая от любопытства.

– Да перестань, – тихо шепнула Лада, стараясь, чтобы мальчишки не услышали. Неправильно подрывать учительский авторитет, не могла же она при них сказать ей, что это, и правда, не ее дело.

– Любовное письмо у него, – сообщил Разгуляев и хихикнул. – Вам не интересно будет.

– А, так вы любовные письма вместе читаете, что ли? – не унималась Лариса, нависая над ними горой. – Вижу, что врете. Показывайте! Любовные письма давно пишут в электронном виде, а ваши физиономии говорят мне, что вы что-то нехорошее затеяли!

– Не на что смотреть, – Разгуляев невозмутимо убрал комок бумаги в карман. – Пойдем, Санек.

– Нет, не пойдете, пока не покажете! – Лариса уперла руки в бока. Ладе было стыдно за свою коллегу. Даже если у мальчишек репутация хулиганов, все равно нельзя так себя вести. Они же ничего плохого не сделали!

В этот момент за спиной раздался голос директора:

– Так! И что они на этот раз натворили?

Лариса вздрогнула и мгновенно перевоплотилась. Теперь вместо злобной «училки» возникла добрая фея, мечтающая осчастливить весь мир. Ее взгляд устремился в лицо директора, губы растянулись в улыбке, отчего ее лицо стало еще шире.

– Добрый день, Федор Гаврилович!

– Что происходит? – снова спросил директор, покосившись на сына, теперь уже не выглядевшего таким дерзким.

– Говорят, любовные письма читают. – Лариса хихикнула, и Лада готова была от стыда под землю провалиться.

– Ничего подобного! – буркнул Борис, глядя на отца.

Тот пожал плечами, усмехнулся и сказал:

– Ну-ну! Уроки кончились, почему домой не идешь?

– Иду уже.

– Хорошо. Я до пяти в школе. К ужину буду. Если хочешь, можешь пиццу заказать.

– О! Класс! – Борис не скрывал радости. – Пицца! А можно еще острые крылышки и фри?

– Это вредно, – ответил директор и посмотрел на топчущуюся рядом Ларису. Наверное, ему неудобно было обсуждать при них семейные дела, и Лада, взяв подругу за руку, повела ее прочь со школьного двора. Та повиновалась, но неохотно, и несколько раз оглянулась на высокого крепкого мужчину в строгом костюме, бормоча:

– Нет, ну какой мужик, только посмотри! Один, без жены, сына растит! А костюмчик, как с витрины! Аккуратист! И красавец! Ты заметила, как он на меня смотрел?

Лада подумала, что директор на Ларису вообще не смотрел, но вслух сказала:

– Ага.

– Сто процентов, он на меня глаз положил! – продолжала распаляться та, путая мечты с реальностью. – Скромный, сказать сам не может. Придется самой брать быка за рога!

Лада представила себе эту картину, и ей стало смешно. Наверное, бедному директору придется искать пятый угол, когда решительная Лариса ворвется в его кабинет, чтобы взять инициативу в свои руки, тем более что у Федора Гавриловича была репутация заядлого холостяка. Преимущественно женский коллектив школы часто обсуждал его неприступность, ведь попробовать завязать с ним отношения стремились многие. Он нравился даже Ладе, хотя она, наверное, была единственной, кто не предпринял еще ни одной попытки. Ну, разве что, позволила себе улыбнуться пару раз. И то улыбкой это было трудно назвать – лишь намеком, особенно если сравнивать с Ларисиной.

Минут за двадцать дошли до замызганной блочной пятиэтажки, одной из нескольких десятков таких же, расположенных в рабочем районе на окраине города. Дома здесь были обшарпанные, с захламленными старьем балконами, с изрисованными стенами, стайками облезлых кошек у подвальных проемов и пропахшими мочой подъездами. Но после жизни в Камышовке Ладе такое жилье казалось райским. Здесь были налаженный быт и спокойствие. И хотя безопасным район назвать было нельзя,