Она садится в кресло, держа на руках ребенка, на которого я стараюсь не смотреть, и выключает телевизор. Я устраиваюсь на диване, хотя, надеюсь, что разговор будет коротким. Не хочу проводить здесь больше времени, чем необходимо.

— Зачем ты пришел, Демид? — спрашивает бывшая жена и ее голос полон льда.

— Соня больна, — сообщаю я, решив вывалить на нее голые факты, без лишних эмоций. — У нее острый лимфобластный лейкоз.

— Что это? — выглядя испуганной, спрашивает Эля.

Какая хорошая актриса. Можно подумать, ей есть дело до моей дочери. Особенно теперь, когда она держит на руках ребенка от того, кого на самом деле любила все эти годы.

— Онкология, — сообщаю ей. — Она какое-то время провела в здешней клинике, но через два дня мы уезжаем в Израиль для новой, передовой терапии. Облучение и химиотерапия ей не помогут.

Эля выглядит глубоко потрясенной. Она вскакивает на ноги и подходит к кроватке, чтобы положить ребенка. Когда она оборачивается, я вижу слезы, текущие по ее лицу, пытаясь понять, неужели она такая хорошая актриса или любовь к Соне все-таки не была еще одним ее обманом.

— Скажи мне честно, Демид, — прерывающимся голосом шепчет Эля, заламывая руки. — Это опасно? Она… умирает?

— Это агрессивная болезнь и смертность высокая, — откашлявшись, отвечаю ей.

Самого душат эмоции, ведь я редко позволяю себе реально думать о наших перспективах.

— А шансы? Что за лечение? Что говорят врачи? — панически тараторит она, подходя ближе и вставая прямо передо мной, с ожиданием заглядывая мне в глаза. — Она ведь не умрет, правда?

— Нет, не умрет! — резко обрываю ее истерику.

Эля всхлипывает, даже не вытирая слезы, которые все продолжают течь, и прижимает руки к груди, у самого сердца.

Она похожа на гребаную страдающую Мадонну! Черт возьми! Как можно выглядеть такой красивой в подобной ситуации? И какого рожна я об этом вообще думаю!?

— Я пришел, потому что она хочет тебя видеть, Эля. Я готов заплатить любые деньги, если ты поедешь с нами в Израиль. Соне нужен стимул и она хочет, чтобы мама была рядом.

— К-какие деньги? — пораженно заикается Эля. — Ты что! Конечно, я поеду! Да куда угодно! Сегодня? Давай поедем к ней сегодня, Демид! Я так давно ее не видела!

— Сегодня с посещениями покончено, — чеканю я.

Не могу поверить в ее искренность. Как бы она не плакала, не могу. Эля — циничная и меркантильная. Она наверняка унюхала шанс урвать побольше, может, даже втереться снова в доверие, вот и импровизирует на ходу.

— Тогда завтра! — хватая меня за руку, умоляет эта вертихвостка с трогательно дрожащей нижней губкой. — Я должна ее увидеть, Демид! Ты так долго не пускал меня к ней!

Брезгливо стряхиваю ее руку, и она тут же напряженно подбирается, делая шаг назад.

— Я заеду за тобой к восьми, — сообщаю ей, вставая с дивана. — Обсудим подробности по дороге. И дай мне свой паспорт.

— Сейчас, — охотно соглашается Эля и бежит в другую комнату.

Из кроватки доносятся кряхтящие звуки, но я игнорирую их. Случайно бросив взгляд в ту сторону, вижу, что ребенок сидит и, не отрывая от меня глаз, грызет какую-то фигню. Отворачиваюсь, потому что впервые вижу, до чего он похож на свою мать. И это больно, сколько бы я не убеждал себя, что больше не люблю эту изменщицу. Я и не люблю. Ненавижу ее!

Ненавижу не только за то, что она мне изменяла, не любила, но еще и за то, что отняла у меня ребенка. До самого рождения я считал этого мальчика своим. Я любил его. Разговаривал с ним, читал ему сказки, еще когда он был в животе у мамы. Дождаться не мог, когда он появится на свет. И что в итоге? Этот ребенок не имеет ко мне никакого отношения.

Когда Эля возвращается и протягивает мне паспорт, беру его, стараясь не соприкасаться с ее пальцами, и молча иду к выходу. Не прощаюсь, потому что не вижу смысла. Такие, как она, не заслуживают к себе человеческого отношения. Не хватало еще проявлять вежливость по отношению к паразитам!

Приехав домой, звоню медсестре, которая сегодня ночует с Соней. Я нанял двух профессионалок, чтобы они посменно дежурили у кровати моей малышки днем и ночью. Я и сам ночую у нее в больнице чаще, чем дома, но сегодня пришлось уйти из-за дела к Эле.

Полюбовавшись на спящую малышку через видеосвязь, кладу трубку и иду в душ.

В ту ночь я ворочаюсь в кровати впервые не из-за беспокойства о больной дочери, хотя оно никогда не исчезает, лишь иногда уходя на периферию, а из-за мыслей о своей бывшей жене. Вспоминаю нашу жизнь, снова и снова прокручивая в голове, задавая себе один и тот же вопрос: почему я был так слеп? Как мог не замечать их связи с Аликом, ведь именно он привел ее в нашу компанию? Невольно вспоминаю то время, когда мы еще не были вместе, и, как ни стараюсь, не могу вспомнить ни одной предпосылки к тому, что у Эли могли быть чувства к Панову.