— Да, были люди в наше время, могучее, лихое племя, богатыри не вы, — процитировал я.
— Именно, — дед бросил очередную картошку в рукомойник и выпрямился, — Лермонтов в точку попал. Пусть и не о нас изначально сказал. Взять хотя бы Витю Чукарина. Сослуживцы рассказывали, 17 концлагерей прошел. В Бухенвальде выжил. Когда домой пришел, его родная мать не узнала, представляешь? Крепкий и здоровый парень сорок килограмм весил. Как одиннадцатилетний пацан. А в пятьдесят втором и в пятьдесят шестом Олимпиады выиграл. В пятьдесят четвертом чемпионом мира по спортивной гимнастике стал. Мы все за него каждый раз болели, ты даже не представляешь как. По радио трансляцию слушали и взрослые мужики-фронтовики плакали, когда он на пьедестал поднимался. Наш, советский человек. После концлагерей выжил, не сломался и победил. Назло буржуям и их лощеным атлетам, всю жизнь тренировавшихся в отличных условиях. И не только он. Сколько подобных ребят было. Куц, Удодов и многие другие. После страшной войны, концлагерей, ранений они выходили и становились первыми. Сегодня мне кажется, что нонешние такого повторить уже не смогут. Измельчали духом. Не все, но большинство, точно. Не потому, что плохие, а просто в тепличных условиях много лет живут, всё хорошее легко дается, за него бороться не надо.
— Может быть, — вздохнул я. — Знаете, ещё Платон говорил: «Тяжелые времена рождают сильных людей, сильные люди создают хорошие времена. Хорошие времена рождают слабых людей, слабые люди создают тяжелые времена». И думаю, афинский философ был полностью прав.
— В точку сказал, — подтвердил дед, бросая последнюю картошку в кастрюлю. — Так оно и есть. Иди, ополоснись в рукомойнике. А то мне потом с картошкой разбираться….
Через полчаса мы сели за стол. Дед достал хлебницу, неторопливо вытащил половинку черного кругляша. Нарезал на доске несколько ломтей и выложил в большую пиалу куски ноздреватого серого хлеба, недалеко от исходящего паром самовара. Ложкой разложил глазунью по тарелкам и от души насыпал в каждую по горке настроганной соломкой картошки с золотистой поджаристой корочкой.
— Кушать подано, — подмигнул Березин. — Можешь начинать сметать всё со стола.
— Мне ещё с вами поговорить надо. Это очень важно, — начал я, но был остановлен взмахом ладони.
— Всё потом. К чаю с баранками перейдем, вот тогда и побалакаем. Когда я ем, я глух и нем.
— Хорошо, — согласился я. — Но один вопрос хочу сейчас задать.
— Задавай свой вопрос, — нахмурился дед, с вожделением поглядывая на картошку. — Только быстро, я есть хочу.
— Иван Дмитриевич, чего вы постоянно слова коверкаете и старые выражения употребляете? Ведь видно, что образованный человек. Когда чуть забываетесь, грамотно говорите, как по писаному. А пытаетесь создать впечатление дремучего малограмотного дедушки.
— Ты смотри, подметил, — хитро прищурился старик. — Сам, что думаешь по этому поводу?
— Думаю, что вы специально такой образ выбрали, — улыбнулся я. — К дремучему деревенскому старику совсем другое отношение, чем к волкодаву «СМЕРША». Люди смотрят: дедушка бородатый, из фуфайки вата торчит, даже говорит выражениями заковыристыми, слова коверкает. Небось, ещё от царя Гороха в деревне живет. Подсознательно расслабляются, перестают воспринимать серьезно. И прокалываются. Даже я, зная о вашем прошлом, слушая и смотря на вас, уже на автомате начинаю воспринимать вас по-другому. Как человека, который уже полностью врос в деревенский быт. Ну да, когда-то служил в СМЕРШЕ. Давно. А сейчас типичный дед из глухой провинции. Вы уже привыкли к подобной маске, она к вам как мох к дереву приросла. Но внутри всё такой же волкодав. Это уже на всю жизнь. Опер всегда остается опером, а чекист чекистом. Правильно, товарищ подполковник? Вы ведь в этой должности из МГБ ушли?
Березин мгновение хмуро смотрел на меня. Потом у него дрогнули губы, расползаясь в широкую веселую улыбку, суровые мрачные глаза посветлели, в них заплясали смешинки, возле век с набрякшими мешками собрались лучики веселых морщинок, и товарищ подполковник громко, от души захохотал, с размаху хлопнув себя ладонями по ляжкам.
Я терпеливо ждал ответа.
Через пару десятков секунд Иван Дмитриевич немного успокоился.
— Ай, молодец, — развеселившийся дед подушечками пальцев вытер выступившие на глазах слезы. — Не ожидал. Расколол, таки, паршивец! Хорошего внука Костя воспитал, достойная смена подрастает.
— Это можно принимать за положительный ответ? — я победно ухмыльнулся.
— Да, — кивнул Березин. — В точку попал. Есть ещё некоторые мелкие детали, которые ты не указал. Их обсуждать не будем. Но в целом, верно. А теперь давай есть. У меня уже в желудке бурчит.
— У меня тоже, — признался я.
Картошка была невероятно вкусной, хрустела поджаристой корочкой в зубах и умопомрачительно пахла чесноком, но я не мог наслаждаться кулинарными шедеврами деда в полной мере. Чувство надвигающейся опасности распирало грудь, и я старался быстро расправиться с едой, чтобы поскорее приступить к разговору.
— Ты хотел, о чем-то поговорить? — напомнил дед, когда тарелки опустели. — Но прежде, меня выслушай. Буквально два слова.
— Ладно.
— Я сейчас отойду на почту в Авдеевку. Позвоню кое-кому из старых друзей. Они должны знать про Костю. Если всё подтвердится, верну тебе твои стволы и деньги. Мне они даром не нужны. А потом мы с тобой детально поговорим о дальнейших действиях. В том числе и о звонке твоему капитану. Вот это я и хотел сказать. А теперь слушаю тебя внимательно.
— Созвониться с капитаном надо как можно скорее, — торопливо затараторил я. — Мне во сне видение было. 29 декабря