Но Ник всегда желал быть обычным человеком, самостоятельно зарабатывающим на жизнь, и я уважала его за это.
– Ты только глянь на себя, – говорит он, ставя меня наземь. Он продолжает держать меня за руки, окидывая меня с головы до ног взглядом своих невероятных синих глаз. – Я уже несколько месяцев тебя не видел.
Три месяца, две недели и пять дней – но кто будет считать?
В прошлый раз мы встречались на моем дне рождения, и у барной стойки было столько народа, что я за весь вечер едва смогла обменяться с ним парой фраз. Мы договорились погулять с ним в следующие выходные после того дня, но его группа умчалась выступать в Вегас, а за день до его возвращения я уехала в Ванкувер на съемки фильма.
Это было какое-то вечное невезение: жизнь постоянно разводила нас в разные стороны в самое неподходящее время.
– Как тебе нравится это жилище? – спрашивает он, ведя меня в дом. Мои легкие наполняет запах моющего средства и стирального порошка, через спинку кожаного кресла в гостиной перекинут сложенный плед.
Я хмыкаю при мысли о том, что Ник перед моим приходом занимался уборкой. В юные годы он всегда был неряхой. Хотите пример? Как-то раз я споткнулась о его кроссовки, входя в его спальню, и едва не выбила себе передний зуб, падая на неаккуратную стопку виниловых пластинок. К счастью, мое падение смягчил пустой чехол от его гитары, но на следующий день Ник купил подставку для обуви.
– Нравится, – отвечаю я, осматривая его бунгало. В прошлый раз, когда я видела его, он жил в какой-то квартире в Толука-Лейк с четырьмя соседями. А до того сожительствовал с какой-то инстаграм-моделью по имени Кейденс Сент-Килда, но эти отношения оказались короткими, поскольку девушка желала заполучить его целиком и полностью, а этого Ник не мог дать никому – и я знала об этом. – Когда ты переехал сюда?
– В прошлом месяце, – отвечает он. – Взял в субаренду у кузена нашего барабанщика.
Звяканье кастрюль и сковородок на кухне свидетельствует о том, что мы не одни, но меня это не удивляет. У Ника всегда были соседи. Он отчаянный экстраверт. Он не может оставаться один дольше, чем на пять минут, но в этом нет ни назойливости, ни навязчивости. Скорее это проявление некой харизмы, вечной жизни на вечеринке и готовности хорошо провести время.
Я вслед за Ником прохожу в гостиную, и он указывает мне на центральную подушку кожаного дивана коньячного цвета. Потом начинает расхаживать по небольшой комнате, энергично потирая ладони.
– Ник, – со смехом говорю я, – ты ведешь себя как сумасшедший… ты это знаешь, да?
Его взгляд останавливается на мне, он на несколько секунд прекращает расхаживать.
– Я адски нервничаю.
– Тебе не нужно нервничать, когда ты рядом со мной. Никогда.
– Это другое. – Он снова останавливается на пару секунд. – Это то, о чем я никогда прежде тебе не говорил.
«О боже».
Мое сердце трепещет, и некая давно погребенная надежда прокладывает себе путь наружу, заставляя мои губы растянуться в улыбке – но я подавляю эту улыбку.
Я ни за что не признала бы этого вслух, но минувшей ночью изрядная часть моей души поверила в то, что Ник затеял это все ради того, чтобы сказать: он питает ко мне некие чувства и хочет встречаться со мной.
Это абсурдная идея, знаю.
Подобные вещи не происходят ни с того ни с сего.
Я не наивна, и я не идиотка. Я знаю, как малы шансы на то, что мой лучший друг, не видящий меня по многу месяцев, неожиданно воспылает ко мне любовью. Эти шансы, честно сказать, стремятся к нулю, и я пыталась придумать другие объяснения, однако в них не было смысла, потому что Ник в моем присутствии никогда не нервничал.
По какой бы то ни было причине.
Что еще могло заставить его нервничать рядом со мной, как не сердечное признание?
Скрестив ноги и сев прямо, я говорю:
– Давай уже, колись. У меня не так много времени.
Он прикрывает нос и рот сложенными ладонями, резко выдыхает, а когда отводит руки от лица, я вижу на его лице странную, какую-то пьяную улыбку.
Глаза его блестят, словно у девушки-подростка, получившей пропуск за кулисы на концерте Гарри Стайлса.
Ник пытается что-то сказать, но не может.
О боже…
Он действительно…
Он действительно пытается признаться мне…
– Мелроуз, – говорит он, делая глубокий вдох и падая передо мной на колени. Он берет меня за руки и, честное слово, на миг у меня плывет в глазах. – Ты помнишь, как в детстве мы всё-всё рассказывали друг другу?
– Да…
– Есть кое-что, чего я никогда не говорил тебе, – продолжает он, глядя мне в глаза. – Наверное… наверное, я боялся высказать это вслух. Я боялся, что это – то, чего я так хотел, больше, чем хотел чего-либо еще в своей жизни… что оно не сбудется. Мне казалось, что, признавшись в этом, я все испорчу. Поэтому я держал это при себе, но больше не могу. Это слишком важно. Оно гложет меня изнутри, и гложет уже не первый год. Но теперь пора. Я должен сказать это тебе.
Он несет чушь.
Ник никогда не нес чушь.
Он сжимает мои ладони дрожащими руками, потом поднимается и садится на диван рядом со мной. Обхватив мое лицо ладонями, он тепло улыбается, но эта улыбка вскоре сменяется тревогой.
– Это безумие, Мелроуз. Я поверить не могу, что собираюсь сказать тебе это.
Мои губы приоткрываются, я едва не выпаливаю что-то вроде «я тоже любила тебя с самого детства…» – но я прикусываю язык и жду, пока он выскажется первым.
– Ты же помнишь мою группу, верно? – спрашивает он, подразумевая свою первую группу, «Melrose Nights», которую он собрал в старшей школе и назвал в мою честь.
Я киваю, и сердце мое падает. Нет… летит вниз.
– И что насчет этого? – спрашиваю я, моргая, чтобы скрыть жгучий стыд во взгляде.
– Мел, я всегда мечтал сделать ее успешной, – говорит он. – В смысле, коммерчески успешной.
Я поднимаю брови. Для меня это новость.
Он всегда был сторонником любительской сцены и противником больших музыкальных корпораций, которые контролировали каждую песню, исполнявшуюся в Америке по радио.
– Правда? – Я склоняю голову, уткнувшись подбородком в грудь. – Ведь ты всегда говорил…
– Я знаю, что именно я всегда говорил, – обрывает он меня. – Но чем больше я об этом размышлял, тем сильнее мне казалось… я просто хочу, чтобы мои песни услышало как можно больше народа. И дело даже не в том, чтобы стать знаменитым и заработать деньги, ты же знаешь, я за всем этим не гонюсь. Я просто хочу, чтобы люди знали мои песни. Вот и все.
Я сглатываю комок в горле и смотрю на камин в углу, над которым на полке валяется пустая смятая банка