– Дом, приютивший путника, священен, подтверждаю перед богами и предками, что не нарушу закона, – клянется Ингвар. И с облегчением думает, что хотя бы сегодня его ожидает спокойный ночлег. Как бы там ни было, он ведь почти оставил надежду, что выберется отсюда. Что когда-то опять увидит людей. Что этот проклятый лес однажды оставит его в покое. И ночь передышки – для него небывалый подарок судьбы.
– Да будет так, – кивает хозяин. – Марушка, гостя тебе поручаю, сам с водой твоей разберусь… и с конем нашего гостя.
Войдя по подворье, Ингвар отмечает, что и дом явно новый, только-только сложен, и пристройки, разве что сараю явно не первое лето идет, все небольшое, ладное, даже кровля везде – и та, из свежей соломы, когда только успели ее перекрыть? Молодая семья? В лесу? Что за блажь?
Марушка поглядывает мельком, искоса, отмечая и короткие быстрые взгляды пришельца по сторонам, и его манеру по-звериному принюхиваться. И как прячет свое любопытство, если глянуть не исподтишка, а в лицо… И досаду, которой Ингвар утаить от нее не в силах. И что-то такое в ней голову подымает, игривое, легкое, чего прежде не замечала в себе. Или случая подходящего не подворачивалось, чтобы заметить. Кошкино настроение, кошкины игры с добычей…
Тягучи, ленивы ее движения, куда ей спешить? Да и чужак нисколечки не смущает, будто и думать забыла, с чего началось, да и было ли это, может, приснилось? Не он за ней шел, как привязанный, слова сказать не решался, хотя бы окликнуть, только глазами ел… Куда б пожелала – туда бы и привела, хоть в топи болотные, хоть в саму Белую Вежу[2], хоть на расправу… А тот молчит, да хмурится, да губы кусает с досады. И пока без особой поспешности она собирает на стол, в горницу входит хозяин, Ратмир.
– Конь твой в стойле, накормлен, напоен, – обращается он к Ингвару, – и тебе подыскал, где отдохнуть. Перед дорогой, – и понятно, что утром его прогонят. Чин по чину, вежливо выставят вон. – На сеновале ночуешь, уж не взыщи.
Ингвар благодарит, нет и нет, он не в обиде, ночи теплые, и вестнику не привыкать. Был бы кров над головой и стены вокруг, чтоб не дергаться с каждым шорохом… а в пути – и на земле доводится спать, что зимою, что летом. Северянин душой не кривил, он и сам собирался проситься куда-то, пусть бы и на сеновал. Хоть сколько тверди себе, напоминай, что там предки гостям велели, но от самой только мысли, что где-то в хозяйском доме придется, поблизости, и тошно, и страшно ему становилось.
Ужинают при свече. Марушка напоказ, со значением, протягивает через стол круглый бугристый хлеб, и каждый ломает себе краюху. Еще теплую, с хрустящей подсушенной корочкой. Себе она тоже кусочек отламывает. Рассеянно щиплет его, витая мыслями где-то, и будто бы вспомнив о деле, уходит, оставляет мужчин одних за столом. Ратмир ест размеренно, не торопясь, и гостя разглядывает в открытую. А Ингвару в горло кусок не лезет. Ни вкуса еды не заметил, ни что за питье было в кружке. Тяжело смотрит Ратмир, на лице написано, мол, знаю все про тебя, и про дела твои знаю, и где ты соврал, догадался, и все нутро твое подлое чую… насквозь вижу тебя, северянин, только пока не придумал, что с тобой делать. И Ингвар не выдерживает, сил нет сидеть перед этим Ратмиром, глаза потупив, и принимать молчаливые обвинения! Пусть лучше начистоту, как есть, в лицо ему скажет. А он ответит, как сможет. Ну, или пусть уже как-то решится. Он даже думает, что неплохо бы встать и уйти, прямо сейчас. Если б не этот лес заколдованный, не дорога, которую потерял…
Он сдвигает в сторону миску с едой. Кулаками решать, кто из них прав, будет совсем не по чести, Ратмира потом собирать по кускам придется, он никак ему не противник. И кому же еще, как не Марушке, собирать… Последняя мысль теряется напрочь, ибо хозяин тоже на что-то решился. Точно так же, как и Ингвар, резко сдвинул на край столовую утварь, рывком выпрямился, вскочил со своего места, теперь они в полный рост… и, похоже, вот-вот вцепятся в глотки друг другу. Только Ратмир не кажется более слабым, заведомо проигравшим. И ростом никак не ниже Ингвара – вдруг. Хмурая марь, до черноты, такая, что не видно зрачка, совсем как у хозяйки, когда стояли они у ворот, а она не пойми почему на него разозлилась… Марь смотрит навылет, насквозь пронизывает Ингвара, перетекает из глаз чужих в самое его сердце. Хочется сникнуть, спрятаться, но северянин не в силах ни шевельнуться, ни глаз отвести.
– Баню вам натопила, – это хозяйка вернулась. Хмыкнула и без слов, но с прозрачным намеком отворила дверь настежь. Конечно, не розами пахнет путник, неделю плутавший в лесах. И как будто прошло наваждение темное. Или, может, слегка отпустило на время, но и этой радости с головой.
– А гость и сам справится, верно? – Ратмир вопросительно приподымает брови, намекая, мол, соглашайся! И северянин согласен, конечно. Поскорей бы убраться подальше только, чем дальше, тем лучше. Для начала – хотя бы в баню. А после на сеновал. И поутру – так и вовсе, дорогу пусть скажут, и только его и видали. Про обратный путь лучше пока не думать. Как-то устроится все, главное выбраться.
Гость на радостях убирается вон, и покуда смывает с себя грязь и запахи дальних странствий, хозяева держат семейный совет.
– Разведчик, – веско роняет Ратмир. Без малейших сомнений, утверждая, как данность.
– Ага, – легко соглашается Марушка. И наконец-то добирается до еды. – Думаешь, не поняла?
– А в дом зачем притащила? – зудом зудевший вопрос, как Ратмир дотерпел – непонятно. Не был бы гостем у них Ингвар, кого пригласили в дом, с кем хлеб разделили… мог бы Ратмир обойтись по своему разумению с ним. Разведчики северян в любом краю не к добру объявляются. Сперва они, а следом уже и отряд, который пройдет по дорогам разведанным, считай потом вдов да сирот… И пусть именно в этом лесу, именно им, Ратмиру и Марушке, навредить не сможет никто, разве что сами сдадутся на милость. И пусть не слишком-то он, Ратмир, остальных людей жалует, он вообще невысокого мнения о простых, да и с волхвами многими не в ладу. И не наемный он стражник этого леса. Но пропускать врага, еще и дорогу указывать…
– Я притащила, а ты согласился, – пожимает плечами Марушка. – Зачем соглашался?
А на это он