Он никогда не упускал деталей: она бледно-розового цвета, и это окончательно выводит меня из себя!
— Ты собираешься прочитать ее? — спрашивает Мэделин.
Она стоит за моей спиной, выглядывая из-за плеча, и смотрит прямо на карточку.
— Нет.
— Может быть, там написано, что-нибудь милое?
Я игнорирую её. Как его сестра, неосознанно, она становиться на его сторону. Она всегда так делала.
— Как он написал это? — спрашиваю я.
— Что?
Я пытаюсь держать свой тон ровным.
— Если он в Калифорнии, как он написал это? — я указываю на записку, — это его почерк.
— Ох, ну…
— Мэделин?
— Я думала, ты знаешь…
— Знаю, что? — У меня пересыхает во рту. — Ты думала, я знаю, что?
— Он вернулся. Переехал обратно на прошлой неделе. Я действительно думала, что ты знаешь.
И вот так, парад в честь меня заканчивается, и все что от него осталось, это конфетти, застрявшие в моих туфлях.
Дело не в том, что я не люблю цветы; я их люблю, я просто ненавижу маргаритки. От них у меня начинается нервная чесотка. Они воплощают в себе то, какой меня хотят видеть другие. Для всех, я милая блондинка с большими голубыми глазами. Они бы с радостью отрезали мою голову и посадили её у себя в саду. Я, ни разу, не маргаритка! Я — доктор. Я никогда не хотела, чтобы обо мне так думали, и Лукас знает это, лучше, чем кто-либо другой.
После того, как закрываю крышкой контейнер, я тащу Мэделин в свою комнату. Если Лукас вернулся обратно в Гамильтон, я должна знать, почему. Как бурундук собирает свои орехи, я должна собрать всю информацию, до тех пор, пока мои щеки не лопнут.
— Мэделин, почему он вернулся?
— Ну… он закончил ординатуру, как и ты, и приехал, чтобы начать работать. — Она избегает моего взгляда.
— Что за работа?
Она нервно сжимает свои руки.
— На доктора Маккор…
— НЕТ! — перебиваю её я, — Боже, только не это!
Она, наконец-то, поворачивается ко мне, на ее лице читается сочувствие.
— Мне очень жаль, Дэйзи! Я думала, ты знаешь! Почему доктор М. не сказал тебе, что вы будете работать вместе?
Прикрыв свой рот рукой, я чувствую, как учащается мой пульс. Я нервно начинаю ходить по комнате. Этому должно быть какое-то объяснение. Но факты ведь на лицо: доктор Маккормик владеет единственной семейной клиникой в нашем городе, и он намекнул мне о том, что собирается на пенсию. Его офис предназначен только для одного специалиста, и во время последнего года моей ординатуры, он сам предложил мне работу. Очевидно, можно продолжить праздновать парад в честь меня.
Так какого чёрта, Лукас делает в этом уравнении? Я цепляюсь за последний кусочек оптимизма. Может доктору М. потребовался офисный менеджер, или, что еще лучше, санитар?
Мэделин преграждает мне путь, что заставляет меня остановиться.
— Ты не думаешь, что настало время оставить все между вами позади? Прошло уже одиннадцать лет. Вы оба собираетесь стать успешными врачами. Серьезно, вам не обязательно до сих пор ненавидеть друг друга.
Из меня вырывается истерический смех.
— Ооо, Мэделин! Мэделин! Мэделин!
— Прекрати, называть мое имя.
— Ты помнишь, как в выпускном классе, после инцидента на парковке, миссис Бэквит, наш школьный психолог, затащила Лукаса и меня в свой кабинет?
— Нет.
— Нам потребовался всего лишь час, чтобы сломать её. Она решила сдаться и больше не пытаться перевоспитать нас, она уволилась в тот же день, переехала в Нью-Йорк, и начала выращивать овощи. Она сказала, что Лукас и я — и я цитирую её заявление об уходе — лишили её веры в человеческое будущее.
— Звучит так как будто ты это только что придумала!
— Я знаю твоего брата, возможно даже лучше, чем ты. Эти одиннадцать лет ничего не значат. Ничего не изменилось. Эти годы дали нашей ненависти окрепнуть и созреть, как с годами созревает хорошее вино, или еще лучше — вонючий сыр.
— Разве ты не должна была изучать медицину все это время?
— Ох, поверь мне, я изучала! Я представляла, что все ужасные кожные заболевания, кисты и папилломы, про которые нам рассказывали, есть у Лукаса. Я воображала, что вместо безымянного больного, который участвовал в исследованиях, это он страдает от всех самых медленных и мучительных болезней. Именно это, помогло мне запомнить многое из того, что мы изучали.
— Ты безнадежна. — Она поднимает руки в воздух и направляется к выходу. — Я собираюсь вниз, развлекаться с твоими гостями. А тебе нужно собраться со своими мыслями, Дэйзи. Нравится тебе это или нет, но Лукас будет работать с тобой на доктора Маккормика. И я предлагаю тебе, начать все с чистого листа. Смотри, что он сделал сегодня. — Она кивает в сторону моей кровати, на которой лежит бледно-розовая карточка. Мэделин успела вытащить её из контейнера, до того, как я чуть не отрезала ей руку, с силой захлопывая крышку. И теперь я жалею, что не пролила ее кровь. — Очевидно, что эти цветы — предложение мира.
Какая же она наивная девочка, не познавшая жизни, в постоянной вражде.
— Я тебя умоляю, это предупреждающий выстрел.
Она закатывает глаза и выходит, оставив меня одну в моем «Оперативном Штабе». Цветы — это секретное послание, его маленькое напоминание, что ничего не изменилось. Для всех остальных, это выглядит как добрый жест. Они не могут видеть подтекст — издёвку, и именно это, он и имеет в виду.
Я смотрю на карточку, а затем на открытую дверь. Я собираюсь прочитать её, но слышу, как мама кричит, что бы все использовали подставки. «А то, они не знают». Поэтому я подхожу к двери и закрываю ее.
Чтобы не передумать, я быстро смотрю на карточку. Из-за его острого почерка, мне приходится прищурить глаза.
«Если розы — красные,
То ты — маргаритка,
Я слышал, ты вернулась,
Что ж, как и я!»
Соревнование между мной и Лукасом Тэтчером началось с самого первого дня. И под первым днем я имею в виду — день нашего рождения. Разве что, родились мы с разницей в пятьдесят восемь минут.
Я первая поползла. Он первый заговорил. Я первая пошла, а он первый приучился к горшку.
И так все началось.
Родители даже совмещали наши дни рождения, и наряжали нас в дополняющие друг друга костюмы. Да, я видела наш детский фотоальбом, он заполнен фотографиями двух маленьких детишек: одна — милый ангелочек, а другой — мелкий хулиган. На моем любимом фото,