Опасность обратного утверждения избегала его.

– Весь мир – это житница, Пройас…

И сердце его тоже погибнет.

– И мы в ней – хлеб.

Пройас бежал от своего возлюбленного пророка, бежал от его безумного, яростного взгляда. Умбилика сделалась лабиринтом, сочетанием поворотов и кожаных проемов, причем каждый последующий смущал душу сильнее предыдущего. Наружу – он должен был попасть наружу! Но, подобно жучку в скорлупе пчелиного улья, он мог только метаться из стороны в сторону, отыскивая ответвления, втискиваясь в сужения. Он пошатывался, как пьяный, он едва ощущал жалившие щеки слезы, он чувствовал забавную потребность испытывать стыд. Он наталкивался на пугавшихся слуг и чиновников, сбивал с ног слуг. Если бы он остановился и подумал, то без труда нашел бы путь. Однако отчаянное желание двигаться затмевало, гасило все остальное.

Наконец Пройас просто вывалился наружу, стряхнул с себя ладони кого-то из Сотни Столпов, ринувшегося на помощь, и углубился в бо́льший лабиринт, который представляла собой Ордалия.

Мы всего только хлеб…

Ему требовалось время. Время, свободное от обязанностей его ранга, от всех этих невыносимых подробностей, от всех мелочей, которых требовали власть и забота о войске. Чтобы не видеть наваленные туши шранков. Не слышать гимнов, не смотреть на расшитые стены, лица, грохочущие щитами шеренги…

Ему нужно было выехать куда-то из стана, найти укромный, безжизненный уголок, где ему никто не помешает думать.

Размышлять.

Ему необходимо…

Руки легли на плечи Пройаса, и он обнаружил перед собой, лицом к лицу, Коифуса Саубона… самого Льва Пустыни, моргавшего – как было очень давно, под лучами солнца над Каратаем. Его подобие…

– Пройас…

И даже в каком-то отношении немезида.

Старый знакомец посмотрел на Пройаса – и на состояние, в котором тот пребывал, – с удивлением и легким неверием человека, наконец обнаружившего свидетельство справедливости своих подозрений. Коифус до сих пор сохранил былую широкоплечую стать, по-прежнему коротко стриг волосы, теперь уже белые с серебром. На мантии его, как и прежде, располагался Красный Лев, герб дома его отца, хотя огненные очертания зверя сейчас обрамляло Кругораспятие. Он словно и не вылезал из своего хауберка, хотя кольца кольчуги теперь были выкованы из нимиля.

На какое-то мгновение Пройасу показалось, что прошедших двадцати лет не было, что войско Первой Священной войны все еще осаждает Карасканд на жестокой границе Каратая. Или, быть может, ему хотелось поверить в более мягкую и наивную реальность.

Пройас провел ладонью по лицу, вздрогнул, ощутив влажные следы слез.

– Что… что ты делаешь здесь?

Пристальный взгляд.

– Похоже, то же самое, что и ты.

Король Конрии кивнул, не находя нужных слов.

Саубон нахмурился, но благожелательно и по-дружески.

– То же самое, что и ты… Да.

Прохладный воздух все теснее обнимал их, и к ноздрям Пройаса прикоснулся запах мяса: и того, что готовилось на огне, и того, что начинало тухнуть.

Мяса шранков.

– Он вызывает меня на совет… – пояснил Саубон. – Уже не первый месяц.

Пройас судорожно глотнул, все понимая, но тем не менее не осознавая.

– Не первый месяц?

Мир – это житница…

– Конечно, не так часто, как в самом начале Ордалии.

Пройас заморгал. Удивление садовыми граблями взбороздило его лоб.

– Значит, ты говорил с… с… Ним?

Король норсираев немедленно ощетинился, почувствовав обиду.

– Я – экзальт-генерал, такой же, как и ты. Я возвышаю свой голос с той же беспощадной искренностью, что и ты. Я пожертвовал столь же внушительной частью своей жизни! Даже большей! Так почему он должен выделять именно тебя?

Пройас смотрел на него как дурак. А потом качнул головой с большей энергией, чем намеревался, – как безумец или как нормальный человек, отмахивающийся от шершней или пчел.

– Нет… Нет… ты прав, Саубон…

Король Карасканда усмехнулся, впрочем, нотка горечи превратила гримасу в оскал.

– Приношу извинения, – проговорил Пройас, склоняя подбородок. Давняя вражда всегда заставляла их соблюдать правила этикета.

– И тем не менее ты недоволен моим присутствием здесь.

– Нет… Я…

– Скажешь ли ты то же самое нашему господину и пророку? Пф! Ты всегда слишком торопился польстить себе фактом его внимания.

Буравящее жало взгляда Саубона заставило Пройаса почувствовать себя ребенком.

– Я… я не понимаю тебя.

Как возникает впечатление о сложной личности? Пройас всегда считал Саубона упрямым, деятельным, даже неожиданно хрупким человеком, склонным к приступам едва ли не преступного безрассудства. Саубон никогда не смог бы превзойти его собственную потребность в доказательствах даже перед всевидящим оком Анасуримбора Келлхуса.

И тем не менее этот человек стоял перед ним, очевиднейшим образом оказавшись сильнейшим из двоих.

Высокий норсираец задрал подбородок в хвастливой галеотской манере.

– Ты всегда был слабым. Иначе зачем он взял тебя под свое крыло?

– Слабым? Я?

Вялая улыбка.

– Тебя ведь учил колдун или я ошибаюсь?

– О чем ты?

Саубон отступил к подобному горе силуэту Умбилики.

– Быть может, он не дает тебе наставления… – проговорил он, прежде чем уйти. – Быть может, он извлекает яд из твоей души.

За прошедшие годы они с Саубоном сталкивались несчетное число раз, обсуждая вопросы одновременно бессодержательные и катастрофически весомые. Брешей в джнане пробито было немало: задиристый галеот однажды даже назвал его трусом перед всем Императорским Синодом, тем самым посрамив в глазах собравшихся. То же самое можно было сказать о поле брани, где соперник Пройаса как будто принял за правило нарушать те условия, которые выторговал именем своего господина и пророка. В припадке ярости Пройас дошел до того, что напал на этого дурака, когда тот захватил Апарвиши в Нильнамеше. Аналогичный инцидент произошел в Айноне, после того как Саубон ограбил поместья не одной дюжины владетелей, принадлежавших к касте благородных, которых Пройас уже привел к заудуньянской присяге! После этого последнего выпада Пройас отправился к Келлхусу, не сомневаясь, что на сей раз «безумный галеот» зашел чересчур далеко. Однако обрел только укоризну.

– Ты думаешь, что я не заметил твое неудовольствие? – сказал тогда Келлхус. – Думаешь, что я могу что-то не заметить? Если я не говорю об этом, Пройас, то потому, что не вижу необходимости. Все, чем унижает тебя Саубон, мобилизует тех, кого он ведет за собой. То, что более всего раздражает тебя, служит мне наилучшим образом.

Услышав эти слова, Пройас затрепетал, задрожал всем своим телом.

– Но мой го!..

– Я не учу своих полководцев тому, как надо править моей Священной империей, – отрезал Келлхус. – Я готовлю генералов – чтобы они покорили Голготеррат… низвергли его нечестивое величие и не оказывали снисхождения еретикам.

После этого случая Пройас постарался выпестовать некую долю приязни во взаимоотношениях с Саубоном. В известном смысле они даже стали приятелями. Однако если ветви вражды были оборваны, корни ее оставались. Настороженность. Скептицизм. Склонность покачать укоризненно головою.

Саубон, в конце концов, так и остался Саубоном.

Пройас проводил старого знакомца взглядом, проследил за тем, как он исчез в черных недрах императорского павильона, и обнаружил, что не в состоянии сдвинуться с места. Он так и застыл в лабиринте ходов за пределами Умбилики, поначалу глядя по сторонам, а