Хоры только отрицали нарушения реальности, они возвращали мир к его фундаментальной структуре. Но Гин’йурсис явился, как фигура и рамка – символ, связанный с тем самым адом, который придавал ему смысл…
Хора Мимары должна была быть бесполезной.
– Пожалуйста, девочка, – начал Друз в очередной раз. – Прости старику его смятение.
Там было замешано Око Судии… каким-то образом. Он знал это всем своим существом.
– Хватит. Это было безумие, я же тебе говорила. Я не знаю, что случилось!
– Что-то еще. Должно быть что-то еще!
Мимара уставилась на него своим проклинающим взглядом.
– Старый лицемер!..
Конечно, она была права. Как бы сильно колдун ни настаивал на том, чтобы девушка рассказала, что произошло, она еще сильнее настаивала на подробностях, касающихся Ока Судии, – и он был еще более уклончив. Какая-то часть его подозревала, что она отказывается отвечать из эдакого капризного желания отомстить.
Что говорят обреченным? Что может дать им знание, кроме ощущения следящего за ними палача? Знать свою судьбу – значит знать бесполезность, идти с потемневшим, омертвевшим сердцем.
Забыть о надежде.
Старый волшебник знал это не только из своей жизни, но и из своих Снов. Из всех уроков, которые он выучил, сидя на безразличных коленях жизни, этот, пожалуй, был самым трудным. Поэтому, когда девушка приставала к нему с расспросами, глядя на него глазами Эсменет, он ощетинивался.
– Мимара. Око Судии – это вещь из ведьминских и бабьих сказок! О нем в буквальном смысле не было никаких знаний, которыми можно было бы поделиться, только слухи и заблуждения!
– Тогда расскажи мне эти слухи!
– Ба! Оставь меня в покое!
Он щадит ее, сказал себе Акхеймион. Конечно, его отказ отвечать лишь усилил ее страхи, но бояться и знать – две разные вещи. В невежестве есть милосердие, люди рождаются, ценя это. Не проходит и дня, чтобы мы не спасали других от того, чего они не хотят знать, – от малого и великого.
Старый волшебник был не единственным, кто страдал от злобы Мимары. Однажды утром Сомандутта поравнялся с ними, с задумчивым и в то же время веселым видом, и начал с фальшивым добродушием задавать ей вопросы, а когда она отказалась отвечать, засыпал ее разными бессмысленными замечаниями. Маг знал, что он пытается возродить что-то из их прежней болтовни, возможно, надеясь найти невысказанное прощение, возобновив старые привычки и манеры. Его подход был одновременно трусливым и в высшей степени мужским: он буквально просил ее притвориться, что не бросил ее в Кил-Ауджасе. Но она ничего этого не сделала.
– Мимара… пожалуйста, – наконец, решился он. – Я знаю… Я знаю, что поступил с тобой плохо… внизу… там. Но все произошло так… так быстро.
– Но ведь так поступают дураки, верно? – отозвалась она таким легким тоном, что это могло быть только язвительностью. – Мир быстр, а они медлительны.
Возможно, девушка случайно затронула какой-то его старый и глубокий страх. А возможно, просто шокировала Сому окончательной легкостью, с которой осудила его. Так или иначе, молодой нильнамешский кастовый аристократ резко остановился, ошеломленно глядя, как остальные плетутся мимо него, и еле увернулся от Галиана и его дразнящей попытки ущипнуть его за щеку.
Позже Акхеймион присоединился к нему на тропе, тронутый больше воспоминаниями об Эсменет и сходством ее язвительности с поведением Мимары, чем настоящей жалостью.
– Дай ей время, – сказал колдун. – Она жестока в своих чувствах, но ее сердце прощает… – Он замолчал, понимая, что это не совсем так. – Она слишком быстра, чтобы не оценить эти… трудности, – добавил старик.
– Трудности?
Акхеймион нахмурился, услышав раздраженный тон Сомы. Дело в том, что волшебник был согласен с Мимарой: он действительно считал этого человека дураком – но дураком с добрыми намерениями.
– Ты когда-нибудь слышал поговорку: «Мужество для людей – корм для драконов»? – спросил он.
– Нет, – признались пухлые губы. – Что это значит?
– Что храбрость сложнее, чем думают простые души… Мимара может быть много кем, Сома, но простота – это не ее черта. Нам всем нужно время, чтобы построить заборы вокруг того, что… что случилось.
Широко раскрытые карие глаза с минуту изучали старого мага. Даже после всего, что они пережили, тот же приветливый свет озарял взгляд Сомы.
– Дать ей время… – повторил скальпер тоном молодого человека, набравшегося мужества.
– Время, – сказал старый волшебник, продолжая свой путь.
Потом он поймал себя на том, что надеется, что этот глупец не перепутает его совет с отеческим разрешением. Мысль о мужчине, ухаживающем за Мимарой, заставила его ощетиниться, как будто он действительно был ее отцом. Вопрос о том, почему он так себя чувствует, мучил его большую часть дня. Несмотря на всю ее капризную силу, что-то в Анасуримбор Мимаре требовало защиты, и эта хрупкость настолько не вязалась с тем, что она говорила, что это могло показаться не только трагичным… и красивым. Это ощущение было слишком необычным, чтобы долго выдерживать суровость мира.
Это осознание, во всяком случае, делало ее общество еще более раздражающим.
– Эта женщина спасла тебе жизнь, – сказал Друзу Поквас как-то вечером, когда толпа снующих туда-сюда мужчин нашла их рядом. – В моей стране это имеет серьезное значение.
– Она всем нам спасла жизнь, – возразил Акхеймион.
– Я знаю, – торжественно ответил высокий танцор меча. – Но в особенности тебе, чародей. Несколько раз.
На лице волшебника появилось выражение удивления.
– Что? – Он почувствовал, как в нем нарастает прежняя хмурость, та, что состарилась в чертах его лица.
– Ты такой старый, – пожал плечами Поквас. – Кто рискует всем, чтобы вытащить пустой бурдюк из бурлящей реки? Кто?
Акхеймион фыркнул от смеха, гадая, сколько же времени прошло с тех пор, как он смеялся в последний раз.
– Дочь пустого бурдюка, – ответил маг. И даже когда какая-то часть его содрогнулась от этой лжи – ибо казалось поистине кощунственным обманывать людей, с которыми он делил крайние и унизительные лишения, – другая часть его пребывала в удивительном спокойствии.
Может быть, эта ложь тоже стала правдой.
* * *Она наблюдает за волшебником при лунном свете, рассматривает его черты, как мать рассматривает своих детей: подсчет того, что она любит. Брови, похожие на усы, седая борода отшельника, рука, прижимающаяся к груди. Ночь за ночью она наблюдает.
Прежде Друз Акхеймион был загадкой, сводящей с ума тайной, которую ей предстояло разгадать. Она едва могла смотреть на него, не ругаясь от гнева. Такой язвительный! Такой скупой! Он сидел, теплый и толстый от знания, в то время как она бродила по его крыльцу, умоляя, голодая… Умирая с голоду! Из всех грехов между людьми лишь немногие настолько непростительны, насколько это необходимо.
Но