ведь я прочел столько книг, что и на ишаке не увезти. И нигде не встречал ни строки, в которой было бы сказано о дозволенности вашего ребаба!

Сирьянус больше прочих мюридов Джалалиддина торжествовал победу над черными джуббе — эти длинные кафтаны колоколом носили все здешние богословы. Но в отличие от учителя он не был обязан облекать свои мысли в облатки ученой вежливости и не преминул воспользоваться этой свободой:

— Что поделать, отец, если ты читал их, как ишак, а потому и ничего не понял!

• …Внемлите наставлениям моимИ предостережениям моим!
• Дабы стыда и скорби избежать,Не надо неразумно подражать.
• В суфийскую обитель на ночлегЗаехал некий божий человек.
• В хлеву осла поставил своего,И сена дал, и напоил его…
• Суфии нищие сидели в томПрибежище, томимые постом…
• Поймешь ли ты, который сыт всегда,Чту иногда с людьми творит нужда?
• Орава тех голодных в хлев пошла,Решив немедленно продать осла.
• «Ведь сам пророк — посланник вечных сил —В беде вкушать и падаль разрешил!»
• И продали осла, и принеслиЕды, вина, светильники зажгли.
• «Сегодня добрый ужин будет нам!» —Кричали, подымая шум и гам.
• «До коих пор терпеть нам? — говорят. —Поститься по четыре дня подряд?
• Доколе подвиг наш? До коих порКорзинки этой нищенской позор?
• Что мы, не люди, что ли? Пусть у насВеселье погостит на этот раз!»
• Позвали — надо к чести их сказать —И обворованного пировать.
• Явили гостю множество забот,Спросили, как зовут и где живет.
• Старик, что до смерти в пути устал,От них любовь и ласку увидал.
• Один бедняге ноги растирал,А этот пыль из платья выбивал.
• А третий даже руки целовал.И гость, обвороженный, им сказал:
• «Коль я сегодня не повеселюсь,Когда ж еще, друзья? Сегодня пусть!»
• Поужинали. После же винаСердцам потребны пляска и струна.
• Обнявшись, все они пустились в пляс.Густая пыль в трапезной поднялась.
• То в лад они, притопывая, шли,То бородами пыль со стен мели.
• Так вот они, суфии! Вот они,Святые. Ты на их позор взгляни!
• Средь тысяч их найдешь ли одного,В чьем сердце обитает божество?
• ***Придется ль мне до той поры дожить,Когда без притч смогу я говорить?
• Сорву ль непонимания печать,Чтоб истину открыто возглашать?
• Волною моря пена рождена,И пеной прикрывается волна.
• Так истина, как моря глубина,Под пеной притч порою не видна.
• Вот вижу я, что занимает васТеперь одно — чем кончится рассказ,
• Что вас он привлекает, как детей —Торгаш с лотком орехов и сластей.
• Итак, мой друг, продолжим, — и добро,Коль отличишь от скорлупы ядро!
• ***Один из них, на возвышенье сев,Завел печальный, сладостный напев.
• Как будто кровью сердца истекал,Он пел: «Осел пропал! Осел пропал!»
• И круг суфиев в лад рукоплескал,И хором пели все: «Осел пропал!»
• И их восторг приезжим овладел.«Осел пропал!» — всех громче он запел.
• Так веселились до утра,А утром разошлись, сказав: «Пора!»
• Приезжий задержался, ибо онС дороги был всех больше утомлен.
• Потом собрался в путь, во двор сошел,Но ослика в конюшне не нашел.
• Раскинув мыслями, решил: «Ага!Его на водопой увел слуга».
• Слуга пришел, скотину не привел.Старик его спросил: «А где осел?»
• «Как где? — слуга в ответ. — Сам знаешь где!Не у тебя ль, почтенный, в бороде?!»
• А гость ему: «Ты толком отвечай,К пустым уверткам, друг, не прибегай!
• Осла тебе я поручил? Тебе!Верни мне то, что я вручил тебе!
• Да и слова Писания гласят:«Врученное тебе отдай назад!»
• А если ты упорствуешь, так вот —Неподалеку и судья живет!»
• Слуга ему в ответ: «При чем судья?Осла твои же продали друзья!
• Что с их оравой мог поделать я?В опасности была и жизнь моя!
• Когда оставишь кошкам потрохаНа сохраненье, долго ль до греха!
• Ведь ослик ваш для них, скажу я вам,Был что котенок ста голодным псам!»
• Суфий слуге: «Допустим, что ослаНасильно эта шайка увела.
• Так почему же ты не прибежалИ мне об их злодействе не сказал?
• Сто средств тогда бы я сумел найти,Чтоб ослика от гибели спасти!»
• Слуга ему: «Три раза прибегал,А ты всех громче пел: «Осел пропал!»
• И уходил я прочь и думал: «ОнОб этом деле сам осведомлен
• И радуется участи такой.Ну что ж, на то ведь он аскет, святой!»
• Суфий вздохнул: «Я сам себя сгубил.Себя я подражанием убил
• Тем, кто в душе убили стыд и честь,Увы, за то, чтоб выпить и поесть!..» [2]

КОНЕЦ СВЕЧИ ПЕРВОЙ

…На лице Джалалиддина обозначилась улыбка. И застыла. Уж не чудится ли ему? Послышались приглушенные звуки ребаба.

Затрещал фитиль, пламя заколебалось. Чувствуя, как в нем под темными сводами, где-то в самых глубинах приближается отзвук экстаза, он потянулся к щипцам у подсвечника, снял нагар с фитиля.

Снова заговорили едва слышно струны ребаба. Неужто его сын Велед угадал мысли отца? Или, памятуя о том, как действует на отца музыка, решил направить в иную сторону ход его мыслей: в последнее время он явственно стал побаиваться его сосредоточенных ночных уединений. Вряд ли, скорее всего любимец истины Велед просто соскучился: стыдится лечь, раз отец бодрствует, вот и взял в руки ребаб, думая, что его не услышат.

Эта мысль погасила зарницы радости, направив его размышления по старому руслу, к тому далекому вечеру, когда они в багдадском медресе слушали слова отца о непотребстве халифа, развлекающегося запретными забавами.

Музыка — как женщина. Можно употреблять ее, точно наложницу, усыпляя в себе человека и теша скота, как употреблял халиф Насир Лидиниллах.

Но можно и любить ее, стремиться к слиянию с нею в единое и так сделать первый шаг к пробуждению в себе истинной человеческой сущности.

Сэма — блаженное слушание. И оно так же отличается от развлечений халифа, как любовь от похоти.

Да, он мог понять отца и сейчас. Султан Улемов знал, что такое сэма. И если все же ратовал против музыки, то на это у него была другая причина.

Сэма — пробуждение. Но узник в темнице не желает пробуждения: оно лишний раз подтвердит его плен. Тот же, кто заснул в розовом саду, просыпается с радостью, тем более что сны его были тягостны. Музыка для свадеб и праздников — не для траура.

«Все суфии до сей поры, даже такие великие поэты, как Санайи и Аттар, больше говорили о разлуке. Наша же речь — о свидании. В этом суть».

Султан Улемов весь принадлежал к прежней эпохе плача и стенаний. Его сын Джалалиддин предвещал новую.

Воистину благословенна судьба, что в Конье простой народ любит музыку и стихи. После того как он, Джалалиддин, прожил здесь почти полвека, звуки ная и ребаба, голоса певцов, и правда, стали слышаться в городе не реже, чем заунывное причитание муэдзинов. И когда хоронят кого-либо из его учеников, не хафизы, читающие Коран, не имамы идут впереди носилок, а музыканты и мюриды, пляшущие и поющие песни на стихи учителя, ибо лежит на носилках не просто мусульманин, а ашик, что значит влюбленный. Влюбленные же не умирают. «Не о разлуке, а о свидании наша речь…»

Но чтобы вести речь о свидании, надо было познать все виды разлук, подобно тому, как