В XIV веке ученый из Дамаска Бонфилс впервые высказал вслух дерзкое предположение, призванное разъяснить все упомянутые загадки: «Они являются свидетельством того, что эти фразы вписаны в Тору позже и не Моисеем; скорее их вписал какой-то более поздний пророк». В XV веке епископ Тостатус, развивая эту мысль, предположил, что этим более поздним автором был Иисус Навин, преемник Моисея и первый еврейский завоеватель Ханаана. Но столетием позже немецкий ученый Карлштадт обратил внимание на то, что описание Моисеевой смерти излагается точно в том же стиле и тем же языком, что и весь остальной текст. А это делало затруднительным приписать «добавки» кому-либо другому. Его современник, фламандский католик Андреас ван Маес, и два иезуита, Перейра и Бонфрер, попытались преодолеть эту трудность, выдвинув гипотезу, что Моисею принадлежал только исходный текст Торы, а до нас дошел текст, слегка измененный какими-то более поздними «редакторами», которые своими вставками и исправлениями пытались сделать его более понятным читателям. Книги этих авторов были немедленно запрещены католической цензурой.
На третьем этапе этой истории — в XVII веке — английский философ Томас Гоббс выдвинул еще более радикальное предположение: основная часть текста Торы вообще не принадлежит Моисею. Гоббс собрал множество аргументов в пользу этого своего тезиса и изложил их в специальной книге, которая получила широкую известность среди читателей. Одновременно аналогичный тезис выдвинул и французский протестант Перьер. Ему повезло меньше, чем Гоббсу, — его книга была конфискована и сожжена, а сам он был арестован и купил свободу только ценой отречения от своих слов и перехода в католицизм. Но вскоре к мнению Гоббса и Перьера присоединился также Спиноза. Мало того что он систематизировал все противоречия, найденные в библейском тексте его предшественниками, — он добавил к ним новые наблюдения. Он, например, обратил внимание на фразу (Второзаконие, 34:10): «И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей», — которая явно была написана кем-то жившим через много лет или даже столетий после Моисея. Как известно, Спиноза был отлучен от иудаизма, а его книги были осуждены не только еврейскими раввинами, но также католиками и протестантами. Но главную мысль Спинозы они не могли, конечно, заглушить. Мысль эта состояла в том, что все вышеуказанные логические и композиционные несообразности в Торе представляют собой не изолированные, худо-бедно объяснимые противоречия, а систематическую особенность всего текста. Исходя из этого, Спиноза предположил, что текст этот принадлежит не Моисею, а более поздним авторам, которые имели в своем распоряжении несколько старинных источников.
Эта идея получила дальнейшее развитие у трех авторов следующего века — немецкого священника Виттера, французского врача Астрюка и немецкого историка Эйхгорна. Они сосредотачивались главным образом на анализе так называемых библейских дублетов. Под таким названием среди специалистов известны те места Торы, которые повторяются в ней дважды. Таких эпизодов особенно много в ее первых книгах. Процесс сотворения мира, история потопа, заключение Богом завета с Авраамом, объяснение имени Исаака, объявление Авраамом своей жены Сары сестрой, путешествие Иакова в Месопотамию, откровение Иакову возле Вефиля (ивр. Бейт-Эль) и изменение его имени на Израиль, эпизод высекания Моисеем воды из скалы — все это и многое другое излагается в Торе в двух версиях, детали которых зачастую противоречат друг другу. Богословы — раввины и священники — не могли пройти мимо этих противоречий. Поэтому они объявили их мнимыми. Две версии дублета, разъясняли они, не противоречат, а дополняют друг друга и тем самым преподносят верующему более глубокий урок.
Исследователи Библии не были удовлетворены этими разъяснениями. Они обратили внимание на странную закономерность. В большинстве дублетов различия между составляющими их версиями весьма устойчивы. Говоря о Боге, одна версия всегда использует слово «Элоим», другая всегда пользуется обозначением «Яхве»[1]. Вспомним, например, рассказ о потопе. В шестой главе Книги Бытия пятый стих открывается словами: «И увидел Яхве…» Шестой: «И раскаялся Яхве». Седьмой: «И сказал Яхве…» Восьмой заканчивается словами: «Перед очами Яхве». Но в стихе девятом уже говорится, что «…Ной ходил перед Элоимом». Этот стих открывает длинный ряд других, до самого конца главы, в которых Бог именуется исключительно словом «Элоим». В них подробно излагается, какой ковчег «Элоим» повелел Ною построить и каких тварей в него взять: «…от всякой плоти по паре». После чего «сделал Ной все, как повелел ему Элоим». Однако следующая глава немедленно открывается повторением:
«И сказал Яхве (!) Ною… всякого скота чистого (то есть пригодного для жертвы. — Р. Н.) возьми по семи (!) пар…» Этот повтор продолжается вплоть до пятого стиха, где снова говорится, что «…сделал Ной все, что Яхве повелел ему», — после чего начинается отрывок, в котором Бог опять именуется словом «Элоим». Такие отрывки, повторяющие друг друга в разных выражениях и с разным наименованием Бога, чередуются вплоть до конца рассказа.
Примем как гипотезу, что история потопа — это искусная комбинация двух различных рассказов. Продолжается ли каждый из них также и в последующем тексте? Оказывается, да. Если продолжить сопоставление дублетов, то нетрудно заметить, что почти все они содержат те же две версии, четко различающиеся наименованиями Бога. И вот что интересно: если собрать по порядку все те куски текста, в которых Бог именуется «Яхве», то образуется вполне связный рассказ, повествующий о событиях от сотворения мира до исхода из Египта. А если собрать все куски, в которых Бог именуется «Элоим», получится другой связный рассказ, повествующий о тех же (!) событиях — от сотворения мира до исхода из Египта, — но уже по-своему, со своей стилистикой и своими особыми приметами. Эти различия не сводятся только к разным наименованиям Бога. Оба рассказа отличаются и другими устойчивыми разночтениями. В одном коренные жители Ханаана всегда называются аморитами, в другом — хананеянами. Один всегда именует пустыню, в которой евреи скитались после