– Ты расчешешь до крови, – предупредил Катай.
Сама того не осознавая, Рин снова начала чесать руку. Обхватила культю пальцами и с силой сжала, пытаясь изгнать зуд отупляющим нажимом.
– Это сводит меня с ума. Не просто зуд, а пальцы. Как будто они до сих пор на месте и в них вонзаются тысячи иголок, только я ничего не могу с этим поделать.
– Кажется, я тебя понимаю, – сказал Катай. – У меня тоже так иногда бывает. Вдруг возникает дрожь без всякого повода. А это странно, если задуматься. Пальцы-то есть только у меня, но боль передается от тебя.
До ампутации они беспокоились, что если отрезать гниющую ладонь, то и Катай лишится руки. Они не знали границ своей якорной связи. Знали только, что смерть одного означает и смерть другого. Они чувствовали боль друг друга, а раны одного проявлялись бледными, едва заметными шрамами у другого. Но насчет ампутации они ничего не знали.
Однако к тому времени, когда они причалили в Анхилууне, рука Рин так воспалилась, что оба страдали от страшной боли, и Катай сквозь зубы объявил – мол, если Рин не отрежут руку, он сам ее отгрызет.
К обоюдному облегчению, его ладонь осталась в целости. Вокруг запястья появился неровный белый шрам, похожий на браслет, но пальцы по-прежнему работали, хотя и слегка утратили гибкость. Время от времени Рин замечала, что он с трудом удерживает кисть для письма и дольше одевается по утрам. Но все-таки ладонь осталась на месте, и, несмотря на радость по этому поводу, Рин не могла побороть вездесущую зависть.
– Ты ее видишь? – Она помахала перед Катаем запястьем. – Маленькую призрачную ладошку?
– Ты могла бы привязать к руке крюк.
– Ни за что!
– Ну, тогда клинок. И тогда начала бы тренировки.
Рин бросила на него раздраженный взгляд.
– Ладно, как-нибудь выкрою время.
– Никогда ты не выкроишь время, – сказал Катай. – Если будешь продолжать в том же духе, то первый же раз, когда тебе придется столкнуться с мечом, станет и последним.
– Я не нуждаюсь…
– Ты сама прекрасно знаешь, что меч может понадобиться. Рин, подумай, что случится, когда…
– Не сейчас, – огрызнулась она. – Сейчас я не хочу об этом говорить.
Рин ненавидела упражняться с мечом. Терпеть не могла, что теперь приходится кое-как справляться левой рукой с теми задачами, которые правой она делала машинально. Она казалась себе беспомощной и глупой неумехой и очень долго убеждала себя, что по-прежнему сильна. Впервые она взяла в руку меч через неделю после операции, и левая рука так задрожала от слабости, что Рин немедленно и с отвращением отшвырнула оружие. Она просто не могла вынести этого еще раз.
– Я понимаю, в чем проблема, – продолжил Катай. – Ты встревожена.
– Вовсе я не встревожена.
– Чушь. Ты в ужасе. Вот почему увиливаешь. Ты боишься.
И на то есть веская причина, подумала Рин.
Боль в запястье была не проблемой, а лишь симптомом. Рин во всем искала подвох. То их позицию могли раскрыть. То мугенцы могли прознать, что они приближаются.
Или они просто-напросто проиграют.
Прежде ей не приходилось иметь дело с такой отличной обороной. Мугенцы в Худле знали, что войска Рин наступают, и караульные ее армии были настороже уже много дней. Теперь они больше всего боялись ночных вылазок, хотя мало кто решился бы устроить засаду в темноте. Предстоящая операция будет нелегкой.
И Рин не может ее провалить.
Худла – это проба сил. С тех самых пор, как они сбежали из Арлонга, Рин просила наместника провинции Обезьяна поставить ее во главе армии, но снова и снова получала ответ, что не может вести все войско в сражение, не имея опыта. Сегодня ей наконец-то дали командование. Ее задача – освобождение Худлы. До сих пор Рин сражалась в одиночестве – огненный факел, который Коалиция южан бросала в битвы, словно снаряд массового поражения.
Теперь она вела в бой бригаду из сотен человек.
Солдаты будут драться под ее командованием. И это вселяло в Рин ужас. А если они погибнут под ее командованием?
– Нам нужно действовать как часы, – сказал Катай. Они повторяли план уже с десяток раз, но сейчас Катай говорил просто для того, чтобы она успокоилась. – Караул меняется каждые тридцать минут. Ты услышишь, когда изменятся голоса. Подберись как можно ближе еще до заката и нападай во время смены караула. Сигналы помнишь?
Рин глубоко вздохнула:
– Да.
– Тогда тебе не о чем волноваться.
Если бы!
Тянулись минуты. Рин смотрела, как солнце скрывается за горами – неохотно, словно его тянет к себе какое-то чудовище, засевшее в долине.
После того как Рин пробудила Феникса на острове Спир и завершила Третью опиумную войну, официальной капитуляции от Федерации Муген так и не последовало. Император Риохай и его сподвижники в один миг превратились в обугленные статуи под горами пепла. Никто из императорской семьи не выжил, некому было вести переговоры о мире.
А значит, не было ни перемирия, ни договора. Ни один мугенский генерал не предоставил карту расположения армии, не сложил оружие перед Никаном. Теперь оставшиеся на материке солдаты Федерации превратились в постоянную, никем не контролируемую угрозу, в закаленных солдат-кочевников, без цели и страны. Инь Вайшра, бывший наместник провинции Дракон, недавно избранный президентом республики Никан, мог бы окончательно разобраться с мугенцами несколько месяцев назад, но позволил им опустошать страну, чтобы ослабить своих же союзников и в долгосрочной перспективе усилить собственную хватку на разваливающейся Никанской империи. Теперь отдельные взводы мугенцев собрались в несколько независимых банд и терроризировали юг. В сущности, Никан и Муген по-прежнему воевали. Даже без поддержки с острова в форме лука мугенцам всего за несколько месяцев удалось поработить юг. И Рин им позволила, потому что была поглощена восстанием Вайшры, в то время как у нее дома шла настоящая война.
Однажды она уже подвела юг. И больше себе такого не позволит.
– Кадзуо говорит, что корабли все еще прибывают, – раздался голос на мугенском. Мальчишеский голос, тонкий и звонкий.
– Кадзуо – полный кретин, – отозвался его спутник.
Рин и Катай пригнулись в высокой траве. Они подкрались к лагерю мугенцев так близко, что слышали неспешную болтовню патруля, приглушенные голоса далеко разносились в неподвижной ночи. Рин уже больше года не разговаривала на мугенском и успела его подзабыть, ей пришлось напрягать слух, чтобы понять, о чем идет речь.
«Их язык похож на стрекотание насекомых», – однажды посетовал Нэчжа, когда они были еще наивными детьми в тесных аудиториях Синегарда, когда им еще только предстояло осознать, что они готовятся не к