Перевод А. Оношкович-Яцына и Г. Фиша

• Я платил за твои капризы, не запрещал ничего.Дик! Твой отец умирает, ты выслушать должен его.Доктора говорят – две недели. Врут твои доктора,Завтра утром меня не будет… и… скажи, чтоб вышла сестра.Не видывал смерти, Дикки? Учись, как кончаем мы,Тебе нечего будет вспомнить на пороге вечной тьмы.Кроме судов, и завода, и верфей, и десятин,Я создал себя и мильоны, но я проклят – ты мне не сын!Капитан в двадцать два года, в двадцать три женат,Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат.Пять десятков средь них я прожил и сражался немало лет,И вот я, сэр Антони Глостер, умираю – баронет!Я бывал у его высочества, в газетах была статья:«Один из властителей рынка» – ты слышишь, Дик, это – я!Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд.Я хватался за случай, и это – удачей теперь зовут.Что за судами я правил! Гниль и на щели щель!Как было приказано, точно, я топил и сажал их на мель.Жратва, от которой шалеют! С командой не совладать!И жирный куш страховки, чтоб рейса риск оправдать.Другие, те не решались – мол, жизнь у нас одна.(Они у меня шкиперами.) Я шел, и со мной жена.Женатый в двадцать три года, и передышки ни дня,А мать твоя деньги копила, выводила в люди меня.Я гордился, что стал капитаном, но матери было видней,Она хваталась за случай, я следовал слепо за ней.Она уломала взять денег, рассчитан был каждый шаг,Мы купили дешевых акций и подняли собственный флаг.В долг забирали уголь, нам нечего было есть,«Красный бык» был наш первый клипер, теперь их тридцать шесть!То было клиперов время, блестящие были дела,Но в Макассарском проливе Мэри моя умерла.У Малого Патерностера спит она в синей воде,На глубине в сто футов. Я отметил на карте – где.Нашим собственным было судно, на котором скончалась она,И звалось в честь нее «Мэри Глостер»: я молод был в те времена.Я запил, минуя Яву, и чуть не разбился у скал,Но мне твоя мать явилась – в рот спиртного с тех пор я не брал.Я цепко держался за дело, не покладая рук,Копил (так она велела), а пили другие вокруг.Я в Лондоне встретил Мак-Кулло (пятьсот было в кассе моей),Основали сталелитейный – три кузницы, двадцать людей.Дешевый ремонт дешевки. Я платил, и дело росло,Патент на станок приобрел я, и здесь мне опять повезло,Я сказал: «Нам выйдет дешевле, если сделает их наш завод»,Но Мак-Кулло на разговоры потратил почти что год.Пароходства как раз рождались – работа пошла сама,Коглы мы ставили прочно, машины были – дома!Мак-Кулло хотел, чтоб в каютах были мрамор и всякий там клен,Брюссельский и утрехтский бархат, ванны и общий салон,Водопроводы в клозетах и слишком легкий каркас,Но он умер в шестидесятых, а я – умираю сейчас…Я знал – шла стройка «Байфлита», – я знал уже в те времена(Они возились с железом), я знал – только сталь годнаИ сталь себя оправдала. И мы спустили тогда,За шиворот взяв торговлю, девятиузловые суда.Мне задавали вопросы, по Писанью был мой ответ:«Тако да воссияет перед людьми ваш свет».В чем могли, они подражали, но им мыслей моих не украсть —Я их всех позади оставил потеть и списывать всласть.Пошли на броню контракты, здесь был Мак-Кулло силен,Он был мастер в литейном деле, но лучше, что умер он.Я прочел все его заметки, их понял бы новичок,И я не дурак, чтоб не кончить там, где мне дан толчок.(Помню, вдова сердилась.) А я чертежи разобрал.Шестьдесят процентов, не меньше, приносил мне прокатный вал.Шестьдесят процентов с браковкой, вдвое больше, чем дало б литье,Четверть мильона кредита – и все это будет твое.Мне казалось – но это неважно, – что ты очень походишь на мать,Но тебе уже скоро сорок, и тебя я успел узнать.Харроу и Тринити-колледж. А надо б отправить в моря!Я дал тебе воспитанье, и дал его, вижу, зряТому, что казалось мне нужным, ты вовсе не был рад,И то, что зовешь ты жизнью, я называю – разврат.Гравюры, фарфор и книги – вот твоя колея,В колледже квартирой шлюхи была квартира твоя.Ты женился на этой костлявой, длинной, как карандаш,От нее ты набрался спеси; но скажи, где ребенок ваш?Катят по Кромвель-роуду кареты твои день и ночь,Но докторский кеб не виден, чтоб хозяйке родить помочь!(Итак, ты мне не дал внука, Глостеров кончен род.)А мать твоя в каждом рейсе носила под сердцем плодНо все умирали, бедняжки. Губил их морской простор.Только ты, ты один это вынес, хоть мало что вынес с тех пор!Лгун и лентяй и хилый, скаредный, как щенок,Роющийся в объедках. Не помощник такой сынок!Триста тысяч ему в наследство, кредит и с процентов доход,Я не дам тебе их в руки, все пущено в оборот.Можешь не пачкать пальцев, а не будет у вас детей,Все вернется обратно в дело. Что будет с женой твоей!Она стонет, кусая платочек, в экипаже своем внизу:«Папочка! умирает!» – и старается выжать слезу.Благодарен? О да, благодарен. Но нельзя ли подальше ее?Твоя мать бы ее не любила, а у женщин бывает чутье.Ты услышишь, что я женился во второй раз. Нет, это не то!Бедной Эджи дай адвоката и выдели фунтов сто.Она была самой славной – ты скоро встретишься с ней!Я с матерью все улажу, а ты успокой друзей.Что мужчине нужна подруга, женщинам не понять,А тех, кто с этим согласны, не принято в жены брать.О той хочу говорить я, кто леди Глостер еще,Я нынче в путь отправляюсь, чтоб повидать ее.Стой и звонка не трогай! Пять тысяч тебе заплачуЕсли будешь слушать спокойно и сделаешь то, что хочу,Докажут, что я – сумасшедший, если ты не будешь тверд.Кому я еще доверюсь? (Отчего не мужчина он, черт?)Кое-кто тратит деньги на мрамор (Мак-Кулло мрамор любил)Мрамор и мавзолеи – я зову их гордыней могил.Для похорон мы чинили старые корабли,И тех, кто так завещали, безумцами не сочлиУ меня слишком много денег, люди скажут…Но я был слеп, Надеясь на будущих внуков, купил я в Уокинге склеп.Довольно! Откуда пришел я, туда возвращаюсь вновь,Ты возьмешься за это дело, Дик, мой сын, моя плоть и кровь!Десять тысяч миль отсюда – с твоей матерью лечь я хочу,Чтоб меня не послали в Уокинг, вот за что я тебе плачу.Как это надо сделать, я думал уже не раз,Спокойно, прилично и скромно – вот тебе мой приказ.Ты линию знаешь? Не знаешь? В контору письмо пошли,Что, смертью