— Лето, — сказала Энн. — Прощание.

— Самое время потанцевать, — подумала Сеси.

— ...танцевать, — пробормотала Энн.

А потом она была в ванне, и мыльная пена на ее гладких, как у нерпы, плечах, и маленькие гнезда пены у нее под мышками, и теплая плоть ее грудей скользила в ее ладонях, и Сеси шевелила ее губами, складывая их в улыбку, подгоняла ее тело и не давала передышки, иначе все может рухнуть. Энн Лири должна все время двигаться, действовать, намылиться здесь, ополоснуться там, подняться из ванны.

— Ты! — Энн увидела себя в зеркале: сплошь белизна и румянец, лилии и гвоздики. — Кто ты такая?

— Семнадцатилетняя девушка. — Сеси глядела из ее фиалковых глаз. — Ты не можешь меня увидеть. Ты знаешь, что я здесь?

— Что-то тут не так, — покачала головой Энн. — Наверное, моим телом завладела предосенняя колдунья.

— Почти угадала, — рассмеялась Сеси. — Одевайся!

Прекрасное ощущение тонкого шелка, ползущего по шелковистой коже. А затем — окрик со двора.

— Энн, Том вернулся!

— Скажи ему... нет, подожди. — Энн села на стул. — Я не пойду на эти танцы.

— Что? — возмутилась ее мать.

Сеси испуганно вздрогнула. Ведь ясно же было, что нельзя оставлять Энн без присмотра, ни на секунду нельзя, ни на полсекунды. А тут вдруг донесся рев машины, спешащей через залитое лунным светом поле, и ей захотелось найти Тома, посидеть немного в его голове и ощутить, что это такое — быть двадцатидвухлетним юношей в такую ночь. Она было кинулась ему навстречу, а теперь пришлось вспугнутой птицей, опрометью летящей в оставленную клетку, стремглав нестись в смятенную голову Энн.

— Энн!

— Скажи ему, чтобы уходил!

— Энн!

Но Энн была непреклонна.

— Нет, я его ненавижу!

Нельзя было уходить ни на секунду. Сеси влила свою волю в руки юной девушки, в ее сердце, в ее голову, и все тихо, осторожно, чтобы не спугнуть.

— Встань, — подумала она.

Энн встала.

— Надень плащ.

— Энн надела плащ.

— Иди!

— Нет!

— Иди!

— Энн, — сказала ей мать, — идешь ты, в конце концов, или нет? Что это с тобой?

— Ничего, мама. Спокойной ночи. Мы вернемся поздно.

Комната, полная танцующих голубей, взъерошенные перышки, хвосты наотлет. Комната, полная павлинов, полная сияющих глаз и света, а посреди нее кружится, кружится, кружится Энн Лири.

— Какой прекрасный вечер! — сказала Сеси.

— Какой прекрасный вечер! — сказала Энн.

— Ты какая-то странная, — сказал Том.

Музыка вихрем кружила их в полумраке; в потоках песни они плыли, они вырывались на поверхность, они тонули и задыхались, и вновь всплывали, чтобы хватить глоток воздуха, они цеплялись друг за друга, как утопающие, и кружились среди шепота и вздохов, под звуки «Прекрасного Огайо».

Сеси начала напевать. Губы Энн раздвинулись. Зазвучала мелодия.

— Да, странная, — сказала Сеси.

— Не такая, как всегда, — сказал Том.

— Сегодня — не такая.

— Ты не та Энн Лири, которую я знал.

— Да, не такая, совсем не такая, — прошептала Сеси, далеко-далеко, в милях и милях от этой комнаты.

— Да, совсем не такая, — сказали шевельнувшиеся губы.

— У меня очень странное ощущение, — сказал Том. — Насчет тебя. — Он кружил Энн, пристально всматриваясь в ее сияющее лицо, отыскивая в ней что-то. — Твои глаза, я не могу их понять.

— Ты видишь меня ? — спросила Сеси.

— Ты словно и здесь, и не здесь. — Том бережно повернул ее в одну сторону, затем в другую.

— Да.

— Почему ты пошла со мной?

— Я не хотела, — сказала Энн.

— Тогда почему?

— Меня что-то заставило.

— Что?

— Не знаю. — Голос Энн нервно подрагивал.

— Тише, тише, — прошептала Сеси. — Молчи, и все тут. Кружись и кружись.

Они шептались и шуршали, вздымались и падали в полумраке комнаты, в водовороте музыки.

— Но все-таки ты пошла, — сказал Том.

— Да, — сказала Сеси и Энн.

— Пошли.

Он протанцевал с ней до открытой двери и наружу и увел ее от музыки и людей.

Они забрались в его машину и сели в ней, бок о бок.

— Энн, — сказал Том и взял ее руки своими дрожащими руками. — Энн.

Он произносил ее имя так, словно это и не ее имя, и безотрывно смотрел на ее бледное лицо, заглядывал ей в глаза.

— Было время, когда я тебя любил, и ты это знаешь, — сказал он.

— Знаю.

— Но ты сторонилась, и я боялся, что ты сделаешь мне больно.

— Мы очень молоды, — сказала Энн.

— Нет, я хотела сказать, прости, пожалуйста, — сказала Сеси.

— Не понимаю, что же ты хочешь сказать? — Том выпустил ее руки.

Теплая, как парное молоко, ночь дрожала и переливалась свежим запахом земли, неумолчным шепотом деревьев.

— Я не знаю, — сказала Энн.

— Да нет же, — сказала Сеси, — я знаю. Ты очень высокий, и ты — самый красивый мужчина в мире. Это прекрасная ночь, ночь, которая запомнится мне навсегда, потому что мы в ней вместе.

Она протянула чужую, неохотную руку, нашла руку Тома, тоже неохотную, и крепко ее сжала.

— А сегодня, — недоуменно сморгнул Том, — тебя и вообще не понять. Сейчас ты одна, а через секунду — совсем другая. Я пригласил тебя сегодня на танцы просто ради старого знакомства. Я ничего такого не имел в виду. А потом, когда мы стояли у колодца, я почувствовал, что ты вдруг стала какой-то другой. В тебе появилось что-то новое, мягкое, что-то... — Он замолк, мучительно подыскивая слово. — Я не знаю, не знаю, как это сказать. Что-то такое с твоим голосом. И я понял, что снова тебя люблю.

— Нет, — сказала Сеси. — Ты любишь меня. Меня.

— Но я опять боюсь тебя любить, — сказал Том. — Боюсь, что ты сделаешь мне больно.

— Очень может быть, — сказала Энн.

Нет, нет, думала Сеси, я буду любить тебя всем своим сердцем! Скажи это, Энн, скажи, что я буду его любить!

Энн молчала.

Том чуть придвинулся и тронул ладонью ее щеку.

— Я нашел работу в сотне миль отсюда. Ты будешь по мне скучать?

— Да, — сказали Энн и Сеси.

— Можно, я поцелую тебя на прощание?

— Да, — сказала Сеси прежде, чем Энн успела что-нибудь решить.

Он коснулся губами чужих для Сеси губ. Он поцеловал эти губы, его била дрожь. Энн окаменела.

— Энн! — сказала Сеси. — Да не сиди ты так! Обними его!

Энн не двигалась.

Том поцеловал ее еще раз.

— Я люблю тебя, — прошептала Сеси. — Я здесь, это меня ты видишь в ее глазах, и