Снаружи, в мире, как будто ничего не происходило. Но здесь, в этих зеленых сумерках, в этой земле бумаги и кожи, могло случиться всякое. Всегда случалось. Только прислушайся и услышишь крики десятков тысяч людей, вот миллионы перетаскивают пушки, точат гильотины, а вот китайцы маршируют по четыре в ряд. Конечно, незримо, конечно, бесшумно, но ведь и у Джима, и у Вилли носы и уши на месте. Здесь фабрика пряностей, здесь дремлют неведомые пустыни.
Напротив двери приятная пожилая дама мисс Уотрикс отмечает книги, а справа от нее – уже Тибет, и Антарктида, и Конго. Туда как раз удалилась другая библиотекарша, мисс Уиллс, ушла через Монголию, запросто унося куски Иокогамы и остров Целебес. Дальше, в третьем книжном туннеле, пожилой мужчина шуршит в темноте веником, подметая остатки имбиря и корицы…
Вилли широко открыл глаза. Каждый раз этот старик удивлял его – своей работой, своим именем. «Чарльз Вильям Хеллоуэй, – думал Вилли, – не дедушка, не дальний родственник, не какой-нибудь пожилой дядюшка, нет – мой отец…»
А отец? Не поражался ли он каждый раз, встречая собственного сына на пороге этого уединенного мира? Да. Каждый раз он выглядел ошеломленным, словно последняя их встреча состоялась век назад и с тех пор один успел состариться, а другой так и остался молодым. Это мешало, стояло между ними.
Старик неуверенно улыбнулся издали. Отец и сын осторожно двинулись навстречу друг другу.
– Батюшки! Вилли! С утра еще на дюйм вырос! – Чарльз Хеллоуэй повернул голову. – Джим? О, глаза потемнели, щеки посветлели, тебя что, с обеих сторон припекло?
– Дьявольщина! – энергично высказался Джим.
– Такого не держим, – мгновенно ответил старик. – Ад есть, вот тут, на «А», у Алигьери.
– Аллегории – это не по мне, – мотнул головой Джим.
– Твоя правда, – засмеялся отец Вилли. – Но я-то имел в виду Данте. Погляди-ка сюда. Рисунки самого господина Доре. Со всех сторон все показано. Аду повезло. Он никогда не выглядел лучше. Вот, обрати внимание, души падают прямо в грязь. Смотри, смотри, кто-то даже вверх ногами…
– Ничего себе! – Джим мгновенно пожрал страницу глазами вдоль и поперек и принялся листать дальше. – А картинки с динозаврами тут есть?
– Это там, дальше. – Он повел их в следующий проход. – Вот здесь. «Птеродактиль, змей-разоритель», – прочитал он. – А как насчет «Барабанов рока: сага о громовых ящерах»? Ну, ожил, Джим?
– Ага. Вполне.
Отец подмигнул Вилли. Вилли подмигнул в ответ. Они стояли рядом – мальчишка с волосами цвета спелой пшеницы и мужчина, седой как лунь. Лицо мальчишки – словно летнее наливное яблоко, лицо мужчины – словно то же яблоко зимой. «Папа, папа мой, – думал Вилли, – он похож на меня! Только… как в плохом зеркале!»
Внезапно Вилли припомнил, как, бывало, ночами он вставал и смотрел из окна на город внизу. Там мерцал только один огонек в библиотечном окне. Это отец засиживался допоздна над книгой в нездешнем свете зеленой лампы. И радостно, и грустно было смотреть на этот одинокий огонек и знать, что его… Вилли помедлил, подбирая слово… его отец один бодрствует во всем этом мраке.
– Вилли, – окликнул старик, по должности уборщик, по воле случая его отец, – а тебе чего хочется?
Вилли встрепенулся.
– А?
– Ты предпочитаешь книжку в белой шляпе или в черной?
– Шляпе?
– Вот Джим. – Старик медленно двинулся вдоль полок, слегка касаясь пальцами книжных корешков. – Джим носит черные десятигаллоновые шляпы и книжки предпочитает им под стать. Поначалу Мориарти, верно, Джим? Теперь он готов хоть сейчас двинуться от Фу Мангу к Макиавелли – средних размеров темная фетровая шляпа, а оттуда – к доктору Фаусту, это уже большущий черный «стетсон». А на твою долю остаются приятели в белых шляпах… Вот Ганди, там дальше – святой Томас, следующий… ну, к примеру, Будда.
– Меня вполне устроит «Таинственный остров», – улыбнулся Вилли.
– Я не понял, при чем здесь шляпы? – нахмурился Джим.
– Однажды, очень давно, – неторопливо проговорил отец, протягивая Вилли Жюля Верна, – я, как и каждый человек, решил для себя, какой цвет буду носить.
– И какой же? – недоверчиво спросил Джим.
Старый человек, казалось, удивился и поспешил рассмеяться.
– Ну и вопросы ты задаешь!.. Ладно, Вилли, скажи маме, что я скоро буду. А теперь двигайте-ка отсюда оба. Мисс Уотрисс! – тихо окликнул он библиотекаршу. – Будьте настороже. К вам подбираются динозавры и таинственные острова.
Дверь захлопнулась. На небесных полях высыпали ясные звезды.
– Дьявольщина! – Джим втянул носом воздух с севера, потом с юга. – А где буря? Этот проклятый торгаш обещал… Я же должен посмотреть, как молния вдарит в мою крышу!
Вилли подождал, пока порыв ветра взъерошит, а потом пригладит волосы.
– Она будет здесь. К утру, – словно нехотя произнес он.
– Кто сказал?
– А вот, черничник у меня под руками. Он говорит.
– Ха! Здорово!
Ветер сорвал и унес Джима прочь. Таким же воздушным змеем Вилли кинулся вдогонку.
3
Чарльз Хеллоуэй провожал ребят глазами, с трудом сдерживая желание составить им компанию. Он знал эти колдовские штучки ветра, знал, как и где подхватывает он две легкие фигурки, как несет их мимо всяких таинственных мест, таинственных только сегодня, только в этот миг и никогда больше.
Грусть шевельнула крылом в груди старого человека.
«Если бежать вместе в такой вечер, то печаль не ранит, – подумал он. – Смотри-ка! Вот Вилли. Он бежит ради самого бега. А вот Джим. Он бежит потому, что впереди есть цель.
И все-таки, как ни странно, они бегут вместе. В чем же дело? – продолжал он раздумывать, проходя по библиотеке и гася одну за другой зеленые мягкие звезды. – Неужели только в линиях наших ладоней? Почему одни – такие, а другие… Один всю жизнь на поверхности, весь – стрекотание кузнечика, весь – подрагивание усиков, сплошной узел нервов, вечно запутывающийся и запутывающий всех… Губы не знают покоя, глаза с колыбели сверкают и бросаются из стороны в сторону. Ненасытные глаза, и питаются тьмой… Это – Джим, с головой, похожей на ежевичный куст, и с неуемным задором разрастаться вширь, как у сорняка.
А вот – Вилли. Словно последний персик на самой высокой ветке. Он из тех, на которых взглянешь – заплачешь. Да, вроде бы у них все в порядке, и не то чтобы они отказались от случая передернуть в бридже или прихватить плохо лежащую точилку, нет, дело не в этом. Просто какими их увидел впервые, такими они и остаются всю жизнь: сплошные толчки, синяки, царапины да шишки, и вечное недоумение: почему, ну почему же это случилось? Как это могло случиться с ними?
Джим, он знает. Он караулит начало, примечает конец, и если уж зализывает царапину, то никогда не спросит – почему? Он знает. И всегда знал. Это еще до него кто-то знал, кто-то, бывший давным-давно, из тех, у кого волки ходили в любимчиках, а львы – в ночных приятелях. Это же не от головы. Это само его тело знает. И пока Вилли перевязывает очередную рану, Джим уже движется по рингу, отскакивает, уворачивается от неминуемого удара. Вон они уже где! Джим притормаживает,