Самоубийство Вейнингера казалось многим логичным следствием темы его книги и именно поэтому стало таким cause célèbre[20] в предвоенной Вене. Расправа над собственной жизнью представлялась не трусливым побегом от страданий, а этическим долгом, смелым принятием трагического решения. По мнению Освальда Шпенглера, эта «духовная борьба» явила собой «одно из самых честных зрелищ поздней религиозности». Последовали многочисленные самоубийства в подражание Вейнингеру. В сущности, и Витгенштейн тоже начал стыдиться, что не решается покончить с собой, игнорирует намек, что он в этом мире лишний. Он сохранял это ощущение девять лет и преодолел его только тогда, когда убедил Бертрана Рассела, что обладает философским гением. Его брат Рудольф покончил с собой через шесть месяцев после самоубийства Вейнингера, и сделал это, как мы видели, в столь же театральной манере.
Витгенштейн признавал, что Вейнингер повлиял на него больше, чем кто бы то ни было, и это связывает его жизнь и работу со средой, в которой он вырос. Вейнингер — типично венская фигура. Тема его книги и картина его смерти служат символом социальных, интеллектуальных и моральных метаний Вены конца века.
Всю книгу пронизывает чисто венская обеспокоенность упадком, свойственным современности. Как и Краус, Вейнингер приписывает это разложение развитию науки и бизнеса и угасанию музыки и искусства — он чрезвычайно аристократично провозглашает его триумфом мелочности над величием. В пассаже, напоминающем предисловие, которое в 1930-х Витгенштейн мог бы написать к собственной философской работе, Вейнингер осуждает современность:
Время, для которого искусство есть лишь платок для обтирания пота его настроений и которое художественный порыв ставит в связь с игрой животных, время самого легковерного анархизма; время, лишенное понимания государства и права; время родовой этики, время самой плоской из всех мыслимых исторических концепций (исторического материализма); время капитализма и марксизма; время, которое в истории, в жизни, в науке прежде всего видит экономику и технику; время, которое объявило гениальность формой помешательства, но которое также не дало ни одного великого художника, ни одного великого философа; время наименьшей оригинальности и наибольшей погони за оригинальностью[21].
Как и Краус, Вейнингер характеризовал как еврейские те аспекты современной цивилизации, которые ему больше всего претили, и описывал социальные и культурные веяния эпохи в терминах сексуальной полярности мужского и женского. В отличие от Крауса, Вейнингер доводит две эти темы почти до безумного исступления.
В «Поле и характере» главенствует тщательно продуманная теория, которая оправдывает женоненавистничество и антисемитизм Вейнингера. Основная цель книги, говорит он в предисловии, «привести к единому принципу различие между мужчинами и женщинами».
Книга разделена на две части: «биолого-психологическая» и «логико-философская». В первой Вейнингер пытается доказать, что все человеческие существа биологически бисексуальны — смесь мужчины и женщины. Различаются только пропорции, что объясняет существование гомосексуалов: это или женственные мужчины, или мужественные женщины. «Научная» часть книги заканчивается главой «Эмансипированные женщины», где он пользуется теорией бисексуальности, чтобы выступить против женского движения. «У любой женщины стремление и способность к эмансипации, — утверждает Вейнингер, — основаны на той доле мужского, которая в ней заключается»[22]. Поэтому такие женщины в основном лесбиянки, и как таковые они находятся на более высоком уровне, нежели большинство женщин. Этим мужеподобным женщинам надо дать свободу и устранить все препятствия с их пути, но будет серьезной ошибкой разрешить большинству женщин подражать им.
Вторая, более объемная часть книги, рассматривает мужчину и женщину не как биологические явления, а как психологические типы, осмысляемые наподобие идей Платона. Фактически мужчины и женщины — это смесь мужского и женского, мужчина и женщина не существуют иначе чем в виде платоновских идей. Тем не менее, все мы психологически и мужчины, и женщины. Любопытно, что Вейнингер думает, что личность может быть биологически мужчиной, а психологически — женщиной, а не наоборот. Так, даже эмансипированные женщины, лесбиянки, психологически — женщины. Следовательно, все, что он говорит о «женщине», относится ко всем женщинам, а также и к некоторым мужчинам.
Сущность женщины, говорит он, это ее озабоченность половым актом. Она — ничто кроме сексуальности, она сама сексуальность. В то время как мужчины обладают половыми органами, «половые органы обладают женщинами». Женщина полностью поглощена сексом, тогда как мужчина интересуется чем-то еще: войной, спортом, социальными вопросами, философией и наукой, бизнесом и политикой, религией и искусством. Вейнингер объясняет это с помощью специальной эпистемологической теории, основанной на его понятии «генида». Генида — это в некотором роде чувство до того, как оно становится идеей. Женщина мыслит генидами, вот почему мысль и чувство для нее — одно и то же. Она смотрит на мужчину, который способен просто и ясно формулировать идеи, чтобы он разъяснил ей, интерпретировал ее гениды. Вот почему женщины влюбляются в мужчин умнее себя. Так, существенная разница между мужчиной и женщиной в том, что «мужчина живет сознательно, женщина бессознательно»[23].
Вейнингер выводит из этого анализа тревожные, далеко идущие этические следствия. Не в состоянии прояснить собственные гениды, женщина не может формулировать ясные суждения, поэтому различия между истинным и ложным для нее ничего не значат. Таким образом, женщины естественно и неизбежно лживы. Не то чтобы это делало их безнравственными; они вообще не имеют отношения к нравственности. У женщин просто нет критериев правильного и неправильного. И, раз ей неведом ни моральный, ни логический императив, нельзя сказать, что у нее есть душа, а это значит, что она не обладает и свободой воли. Из этого следует, что у женщин нет эго, индивидуальности и характера. С этической точки зрения женщина — безнадежный случай.
Перейдя от эпистемологии и этики к психологии, Вейнингер далее анализирует женщин в терминах двух платоновских образов: мать и проститутка. В каждой женщине есть и та и другая, но одна преобладает. Между ними нет моральной разницы: любовь матери к своему ребенку так же легкомысленна и неразборчива, как страсть проститутки к каждому мужчине, которого она видит. (Вейнингер никак не затрагивает объяснение проституции как следствия социальных и экономических условий. Женщины — проститутки, говорит он, из-за «способности и влечения к проституции», «органически присущих женщине»[24].) Главное различие двух типов в том, какую форму принимает их одержимость половым актом: в то время