Наклонившись к открытому окну, я смотрю внутрь. Внутри все еще бултыхается минимум два фута мутной воды.
– Помогите мне с сеткой, – говорит коронер, и я придерживаю одну сторону тонкой сети. Он раскатывает ее под машиной, проходит на другую сторону и берется за сеть с другого конца. Затем затянутой в перчатку рукой осторожно открывает пассажирскую дверцу, а я – водительскую. Илистая вода бьет наружу, точно из пожарного шланга, но этот поток быстро иссякает до едва журчащей струйки. Уинстон аккуратно вытягивает сеть на свою сторону, чтобы собрать возможные улики, которые могли в нее попасть, потом относит сеть в сторону, дабы выудить из нее все, что может размокнуть окончательно, если не просушить: в частности, бумагу. Я передвигаю фонари так, чтобы они освещали салон машины. По-прежнему не смотрю в сторону заднего сиденья, хотя меня тянет туда, словно магнитом. Краем глаза вижу смутные бледные пятна, но знаю, что если посмотрю на них прямо, то уже не смогу отвести взгляд.
Сосредотачиваюсь на передней части салона.
Сиденье придвинуто вперед, и это означает, что за рулем был человек небольшого роста. На полу со стороны пассажирского сиденья, наполовину утонув в иле, валяется коричневая женская сумочка – бесформенное вместилище в стиле «хобо», выглядящее плотно набитым изнутри. Я делаю пометку, фотографирую сумку на месте обнаружения, потом кладу ее на сиденье. Ситуация выглядит плохо. Ни один водитель, ни одна мать не бросит сумку вот так. Мои инстинкты сразу же заявляют о том, что это было похищение.
Осторожно открываю сумку; хотя ее содержимое пропиталось водой, однако не размокло совсем, и это дает веские основания предположить, что в воде она пробыла не так уж долго. Я извлекаю бумажник и открываю его.
– Шерил Лэнсдаун, – читаю вслух, хотя не знаю, какое это имеет значение для тех, кто может меня услышать. Положив раскрытый бумажник на сиденье, я фотографирую водительское удостоверение. Шерил двадцать семь лет, она худощава, изящна и довольно симпатична. Светлые волосы уложены в мягкие локоны, ниспадающие до плеч. Кожа тоже светлая, хотя и тронута загаром. Не самая худшая фотография на права из тех, которые мне доводилось видеть. Я открываю свой блокнот и записываю имя и адрес. Это будет мой следующий пункт назначения. Я заранее готовлюсь к встрече с родственниками.
Больше переднее сиденье не может дать мне никаких улик. Обивка выглядит чистой, и если на ней и была кровь, то вода в пруду смыла ее. Следственная бригада проверит наличие следов. Я открываю «бардачок», достаю из него отсыревшие бумаги и передаю Уинстону, чтобы он смог высушить и спасти их. Судя по всему, все стандартно: страховка, регистрация, инструкция по эксплуатации и обслуживанию.
Больше отвлекаться мне не на что, и я чувствую, как узел у меня в груди стягивается все туже и туже.
Я делаю глубокий вдох и концентрирую внимание на том, что находится на заднем сиденье.
Моя первая мысль: «Какие они бледные!». Да, это белые девочки, но сейчас их кожа неестественно белого цвета. Голубые глаза одной из них открыты, словно у куклы, но это не игрушка, и неправильность этого жалит меня изнутри, словно змея. Глаза второй девочки, зловеще похожей на первую, закрыты, на коротких ресницах висят капельки воды. Их одинаковые розовые наряды испачканы прудовой зеленью.
Они так ужасно неподвижны…
От подобного зрелища может вывернуть наизнанку даже бывалого копа. Но я не могу себе этого позволить. Один неверный шаг – и помощник шерифа будет без устали трепаться о чернокожей женщине, которая не в состоянии справиться со своими нервами. Я должна держаться не только ради себя – но и ради всех тех женщин, которые придут следом за мной.
– Никаких явных признаков ран или повреждений, – говорю. Теперь я действительно смотрю на них, не в силах отвести взгляд. Промокшие волосы прилипли к крошечным головам – наверное, когда эти волосы просохнут, они будут белокурыми. У одной в волосах повязан желтый бантик, у другой бантика нет. Может быть, мать именно так их различала; я не могу заметить никаких других отличий. С трудом сглатываю. – Уинстон?
Коронер подходит ближе.
– Пена на губах и в уголках рта, – отмечает он, – но я пока не готов делать выводы.
Он говорит мне, что, по его мнению, они утонули, и это… еще хуже. Беспомощные дети, пристегнутые к креслам, плакали и кричали, когда машина съезжала в пруд и погружалась под воду. Холодная вода хлынула в открытые окна и щели дверей, и салон быстро заполнился…
Кто-то хотел, чтобы эти дети мучились. Или, по крайней мере, плевать хотел на их предсмертные мучения.
Здесь больше нечего осматривать, но я по-прежнему не могу отвести взгляд. Девочка с закрытыми глазами выглядит так, словно просто спит – если не считать воды, капающей с ее волос и со штанин розовой пижамки. Мне доводилось покупать детскую одежду, и я видела в продаже точно такие же пижамки.
Я отхожу прочь. Во рту у меня кислый привкус; болотная вонь, витающая в воздухе, забивает ноздри. На мгновение я ощущаю дурноту и обнаруживаю, что моя ладонь прижата к животу. Не знаю, пытаюсь ли я успокоить себя или ребенка в моем чреве.
– С вами все в порядке? – спрашивает Уинстон.
– Конечно, – лгу я. – Позвоните мне, когда будете готовы заняться ими.
– Это может быть нескоро, – предупреждает он меня. – До этого, еще вечером, мне поступили две подозрительных смерти.
Я пристально смотрю ему в глаза.
– Другие случаи могут подождать.
Он медлит несколько секунд, потом, поморщившись, отвечает:
– Ладно. Вы уверены, что хотите присутствовать при вскрытии? Это довольно тяжело. Я могу просто прислать вам отчет.
«Кто-то должен быть свидетелем», – думаю я. Эти две девочки умерли в одиночестве, с ними не было даже их мамы. В одиночестве, в холоде и в ужасе. Отстоять эту одинокую вахту – самое меньшее, что я могу сделать для них.
– Я буду присутствовать, – отвечаю. – Позвоните мне, когда готовы будете начать.
Уинстон кивает. Помощник шерифа вылезает из своей машины и говорит:
– Я огорожу место происшествия. Вы хотите, чтобы пруд обыскали?
– До последнего головастика, если он там есть, – отвечаю я ему. – Побудьте здесь, пока не придет смена. Никуда не уезжайте.
Он кивает – жалкий, замерзший, чертовски несчастный, – однако спорить со мной не собирается.
И не станет.
Я направляюсь вдоль по дороге, пока Уинстон загружает два безвольных трупика, все еще пристегнутые к детским креслам, в коронерский фургон. Усевшись в свою машину и захлопнув