за груз находился на борту нашего корабля и направлялся в Манаус — это еще сотни миль вверх по течению Амазонки. Капитан рассказал нам, что везет туда рояли, брусчатку для мостовой из Европы, сотни ящиков французского шампанского и прочих вин, сыр из Девона, шубы из Парижа (в такую жару!) и еще много всяких других нелепых вещей. Более того, он поведал о том, что среди груза находятся многочисленные мешки с бельем, которое было отправлено из Манауса в Лиссабон для стирки. Очевидно, жители Манауса не доверяют воде из Амазонки и не считаются с расходами, чтобы только отправить белье в стирку. Декадентство, конечно, но сколько нужно иметь терпения, скажу я тебе! Капитан Тилли считает, что мы обязательно должны увидеть Манаус собственными глазами, чтобы во всем убедиться. Город этот полностью изолирован, к нему нет никаких дорог, зато внутри существует развитая трамвайная система. Недавно там построили здание оперного театра, и жители отмечают в нем все праздники, устраивая экстравагантные вечеринки. Люди, живущие в этом городе, очень сильно разбогатели во время каучукового бума, и у них столько денег, что они просто не знают, куда их девать. К счастью для нас, мистер Сантос решил направить часть своих средств на дальнейшее развитие британской науки и тем самым укрепить свои связи с Британией. Говорят, он здесь один из самых главных богачей: его каучуковая плантация площадью в тысячи квадратных миль простирается далеко вверх по течению Амазонки.

Прибыв к своему жилищу и наскоро разместившись, мы вслед за Джоном смело углубились в чащу, но не нашли его там, а он вернулся гораздо позже нас. Человек Сантоса ходил вместе с нами — дабы убедиться, что мы не заблудимся во время нашей первой вылазки в лес. Дорога от нашего жилища пролегла всего на пару ярдов, и мы уже оказались в самой гуще леса. Почти сразу же я заметил несколько разновидностей морфид (помнишь тех прекрасных голубых бабочек, которых я показывал тебе как-то в музее?) высоко среди деревьев и еще парочку других видов чешуекрылых, которые я не смог тотчас определить. Можешь себе представить, как забилось мое сердце, — и нескольких минут не прошло в этом лесу, как я уже сделал дм себя волнующие открытия!

Я обязательно найду здесь свою бабочку — такое у меня чувство.

Мы уже направлялись к своей хижине, как вдруг небеса разверзлись и хлынул ливень. Невероятно, но он начался так внезапно — я даже не заметил, когда успели набежать тучи. Во многих отношениях дождь принес благословенную передышку после изнуряющей жары — и действительно, пока мы шли по лесу, наш провожатый рассказывал, что в самое жаркое время дня он обычно спасается тем, что спит. На обратном пути мы заметили нескольких наших соседей — издалека было видно, что они качаются в гамаках на своих верандах.

Что ж, моя малышка Софи, свеча у меня почти догорела, а рука уже болит от долгого писания. Обещаю писать тебе как можно чаще. А ты шли свои письма через агента Райдвела, адрес которого у тебя имеется, — он будет регулярно переправлять их мне. Ночи здесь жаркие, но без тебя, моя сладкая, мне все равно холодно.

Твой любящий супруг Томас

Томас запечатал письмо и перевязал сверху бечевкой — для надежности. Эрни уже спал — лежа на спине, с открытым под усами ртом; при каждом выдохе в задней части его глотки рождался громкий хлюпающий звук. Томас писал письмо при свече из уважения к своему соседу. Мебели в их комнате было совсем немного. У противоположных стен висели два гамака, рядом стояло по письменному столику — для каждого из мужчин. В углу скучали самодельные полки — в ожидании, когда их заполнят распакованными книгами и собранными образцами насекомых.

Томас медленно стянул с себя рубашку. Она насквозь пропиталась потом. Он надел ночную сорочку, лишь на миг ощутив ее свежесть, после чего она тоже стала сырой. Опустившись на твердый пол, выложенный плиткой, он быстро прочел молитву, потом встал с колен и улегся в гамак. Это далось ему с некоторым трудом: сначала он попытался было залезть коленями вперед, но несчастный гамак то и дело проворачивался и сбрасывал его с себя. В конце концов Томас оседлал его — сел и осторожно откинулся на спину, ноги все еще оставались на земле. Затем он закинул ноги наверх и обнаружил, что так ему удобнее всего. Разумеется, приятно было для разнообразия сменить жесткую корабельную койку на такую постель.

После четырех недель, проведенных в море, Томасу пришлось заново привыкать к суше. Когда он шел по городу, ему казалось, что здания вокруг качаются. Но впервые за все время с начала путешествия в желудке царило спокойствие — если не считать волнения, снедающего его изнутри, — он даже почувствовал признаки аппетита, который совсем было покинул его где-то на бескрайних просторах Атлантики. За обедом он ел с жадностью; ливень к этому времени стал стихать. Джон Гритченс вернулся промокший до нитки и улыбающийся; схватив со стола полбуханки хлеба, он прошел к себе в комнату, оставляя цепочку мокрых следов на полу, — вскоре все услышали, как он энергично распаковывает вещи.

Ближе к вечеру Томас рискнул еще раз выйти наружу — бесперебойно стрекотали цикады и сверчки, запах сырой почвы, поднимавшийся от земли, впитывался в одежду, в кожу. Воздух был все еще влажным после ливня — он ощущал эту влагу на лице и на руках.

С приходом ночи тропический лес черным силуэтом выступил на фоне гаснущего неба. Казалось, он всасывает в себя остатки света. Томас постоял на балконе, обратившись лицом в сторону джунглей, и новая какофония ритмов, где преобладали рулады жаб и лягушек, окружила его со всех сторон.

Еще днем, когда они бродили среди деревьев, звуки джунглей просто околдовали его. В Англии лес — это спокойное место, где тишину нарушает лишь шорох собственных шагов по сухим сосновым иголкам, а звери и вовсе не попадаются на глаза. Здесь же воздух пронизывали крики птиц и обезьян, слышно было, как где-то падают ветки, как в подлеске снует разнообразная живность, какой-нибудь зверек мог выбежать навстречу, другие предпочитали скрываться в густых зарослях. Плотный воздух был горячим и влажным — казалось, что идешь сквозь теплую вязкую субстанцию.

Когда он увидел наконец свою первую морфиду — ее голубые крылья блестели на солнце, как витражные стеклышки, — он почувствовал знакомое напряжение плоти в штанах. Это было нечто такое, что он не мог объяснить и уже давно забросил все попытки сделать это. Еще с самого юного возраста его тело иногда