— А в воскресенье, — Уоррен снова воспрянул духом, — Билл Стрингер пришел ко мне, и мой папа помог нам подвесить старую шину на длинной веревке! Привязать к дереву! У меня за домом есть холм, крутой такой, там типа обрыва, и вот мы так подвесили эту шину, что можно, знаете, так взять ее, побежать, а потом поджать ноги и полететь над обрывом, а потом обратно, и так качаться.

— Весело, наверное, — заметила мисс Прайс, взглянув на часы.

— Ой, очень-очень весело, — подтвердил Уоррен.

Вдруг он снова поддернул штаны и добавил, нахмурив лоб:

— И конечно, очень опасно. Если выпустить шину из рук или еще что, полетишь так, что костей не соберешь. Можно там, например, о камень удариться. Ногу там сломать или позвоночник. Но папа сказал, что верит в нас обоих. Что мы будем осторожны.

— Что ж, Уоррен, боюсь, у нас остается мало времени, — сказала мисс Прайс. — Мы успеем послушать только один, последний доклад. Кто готов? Артур Кросс?

Послышался тихий стон, ибо Артур Кросс был самым отъявленным олухом в классе и доклады у него всегда были очень скучные. На сей раз он принялся нудеть о том, как навещал дядю на Лонг-Айленде. В какой-то момент он оговорился: сказал «лоторная мотка» вместо «моторная лодка», и все захохотали как-то особенно глумливо. Так не смеялись ни над кем, кроме Артура Кросса. Но смех оборвался, когда из дальнего угла комнаты раздалось резкое, сухое карканье. Винсент Сабелла тоже рассмеялся — со своими зелеными зубами и прочими прелестями, и все дружно пялились на него, пока он не смолк.

Покончив с докладами, класс приступил к обычным учебным занятиям. О Винсенте Сабелле вспомнили только на перемене — и то лишь для того, чтобы никуда его не принять. Не было его ни среди мальчиков, что столпились у турника и по очереди кувыркались, ни в той группе, что шепталась в дальнем углу игровой площадки, выбирая, где именно сподручней толкнуть в грязь Нэнси Паркер. Не было его и в большой компании, куда приняли даже Артура Кросса: мальчишки гонялись друг за другом кругами, играя в некое безумное подобие салочек. Разумеется, к девочкам он присоединиться не мог, к мальчикам из других классов тоже, поэтому не стал присоединяться ни к кому. Он остался возле здания школы, у выхода на игровую площадку, и первую часть перемены усиленно делал вид, будто очень занят шнурками на своих кедах. Он садился на корточки, распускал шнурки и снова завязывал, поднимался и делал несколько пробных шагов пружинящей спортивной походкой, затем вновь нагибался и начинал все сначала. Минут через пять он все же оставил это занятие, набрал пригоршню камешков и принялся метать их в невидимую мишень, на расстояние в несколько ярдов. Этого хватило еще на пять минут, но от перемены оставалось еще пять, и мальчишка не смог придумать больше ничего, кроме как просто стоять, сперва засунув руки в карманы, потом уперев их в бока и наконец мужественно скрестив на груди.

Мисс Прайс наблюдала за происходящим, стоя в дверях, и всю перемену размышляла о том, стоит ли ей как-то вмешаться. Решила, что не стоит.

На следующий день во время очередной перемены ей вновь удалось сдержать соответствующий порыв, как и в последующие дни той недели, хотя с каждым днем оставаться в стороне было все труднее. Но полностью скрыть свое беспокойство во время занятий она была не в силах. Винсенту Сабелле публично прощались любые ошибки, даже те, которые никак не были связаны с его положением новичка. Все его успехи особо подчеркивались. Стремление учительницы поддержать мальчика, к сожалению, было очевидно, особенно в тех случаях, когда она очень старалась действовать деликатно. Например, однажды, объясняя арифметическую задачу, она сказала:

— Представьте, что Уоррен Берг и Винсент Сабелла пошли в магазин и у каждого есть пятнадцать центов. Шоколадный батончик стоит десять центов. Сколько батончиков получит каждый?

К концу недели новичок имел все шансы превратиться в гадкого любимчика-подлизу, несчастную жертву учительской жалости.

В пятницу мисс Прайс решила, что самое лучшее — побеседовать с новичком один на один и попытаться вызвать его на откровенность. Можно было, например, поговорить о рисунках, которые он сделал на уроке, — хорошая тема, располагает к искренности. Учительница запланировала разговор на обеденный перерыв.

Только вот для Винсента Сабеллы обеденный перерыв был самым тяжелым испытанием за весь учебный день — после перемены, конечно. Вместо того чтобы пойти на часок домой, как делали другие дети, он приносил обед с собой в мятом бумажном пакете и съедал прямо в классе — ситуация, прямо скажем, неловкая. Уходившие из класса последними видели, как он с извиняющимся видом продолжает сидеть за своей партой, сжимая в руках бумажный пакет, и если кому-то из детей приходилось вернуться за оставленной шапкой или свитером, они заставали беднягу врасплох посреди трапезы: он судорожно прятал от любопытных глаз варенное вкрутую яйцо или украдкой стирал с губ майонез. Конечно, легче мальчишке не стало, когда мисс Прайс, на глазах у еще не разошедшихся по домам детей, грациозно присела на край соседней парты, давая понять, что готова пожертвовать частью собственного обеденного перерыва для общения с ним.

— Винсент, — начала она, — я хотела сказать, что мне очень понравились твои рисунки. Они замечательные.

Мальчик пробормотал что-то нечленораздельное и бросил нервный взгляд на кучку одноклассников, столпившихся у двери на выход. Учительница продолжала говорить, улыбаясь, рассказывая о том, как хороши рисунки; когда дверь закрылась за последним ребенком, Винсент наконец был готов уделить ей внимание — сперва недоверчиво. Но чем дольше она говорила, тем больше он расслаблялся, и наконец мисс Прайс поняла, что мальчик окончательно успокоился. Это было так же легко и приятно, как гладить кота. Покончив с рисунками, она уверенно перешла к другим, более общим поводам для похвалы.

— Всегда трудно, — рассуждала она, — оказаться в новой школе. Приходится приспосабливаться — ну, скажем, к новым заданиям, к новым подходам, и, по-моему, ты отлично справляешься. Честное слово. Скажи честно, тебе здесь нравится?

Он опустил глаза к полу — ровно настолько, чтобы хватило времени для ответа:

— Нормально, — и вновь поднял взгляд на учительницу.

— Я очень рада. Я не хочу отрывать тебя от еды, Винсент. Ты ешь, а я посижу рядом, если ты не против.

Надо сказать, к этому моменту было уже совершенно очевидно, что он не против. С непривычным, в глазах мисс Прайс, самозабвением мальчик принялся разворачивать бутерброд с копченой колбасой. Если бы кто-то из детей вошел в это мгновение