– Ульдиссиан! Не думаешь о себе, так подумай хоть о моем заведении, а?
Ульдиссиан замешкался: словам владельца таверны удалось пробиться сквозь пелену его гнева. Оторвав взгляд от бледного, узкого лица миссионера, он оглянулся на круглолицего Тибиона, вновь повернулся к проповеднику и, досадливо хмурясь, разжал пальцы.
Миссионер, к вящему своему унижению, мешком рухнул на пол.
– Ульдиссиан… – начал было Тибион.
Но сын Диомеда не желал больше ничего слушать. С дрожью в руках, грохоча поношенными сапогами по плотно пригнанным половицам, он вышел из «Кабаньей головы» на улицу. Снаружи веяло свежестью, и это помогло Ульдиссиану несколько успокоиться, а остыв, он едва ли не сразу начал жалеть о содеянном. Нет, даже не о содеянном – скорее, о том, что случилось все это на глазах у множества тех, кто его знает… и далеко не впервые.
И все-таки появление в Сераме приверженца Собора здорово раздражало. Гибель родных сделала Ульдиссиана человеком, верящим только в то, что видят глаза и могут пощупать руки. Видя, как меняются небеса, он понимал, когда с работой в поле следует поторопиться, а когда времени хватит, чтобы закончить труды без особой спешки. Выращиваемые его трудом из земли урожаи кормили и его самого, и других. Вот этим вещам он доверял без оглядки, а как можно верить бормочущим молитвы святошам и миссионерам, не принесшим его семье ничего, кроме напрасных надежд?
Народу в деревне Серам проживало душ этак двести, по меркам одних – ничто, но на взгляд других – очень даже немало. Пройти ее от края до края Ульдиссиан мог бы, не сделав и двух сотен вдохов. Его угодья начинались в двух милях к северу от Серама. Раз в неделю Ульдиссиан отправлялся в деревню, за разными нужными разностями, и неизменно позволял себе ненадолго завернуть в таверну, перекусить и выпить. Поесть он поел, эль, увы, пропал зазря, осталось лишь перед уходом завершить кое-какие дела.
Кроме таверны, служившей также постоялым двором, других чем-либо примечательных заведений в Сераме имелось всего четыре – молельня, фактория, казармы деревенской стражи и кузница. Выстроены они были на тот же манер, что и остальные серамские здания: островерхие крыши, крытые тростником, и обшитые досками стены, возведенные на основании из нескольких рядов камня и глины. Согласно обычаю большинства тяготевших к Кеджану земель, на каждую сторону выходило, ни более ни менее, по три стрельчатых окна. Правду сказать, издали один дом ничем не отличался от другого.
Сапоги вязли в грязи: кому в захолустном Сераме придет на ум мостить улицы тесаным камнем или хотя бы булыжником? Да, в нужную сторону от таверны вела неширокая сухая дорожка, однако идти в обход Ульдиссиану не хватило терпения, а кроме того, крестьянствуя, он с детства привык к единству с землей.
На восточной, а значит, ближайшей к Кеджану околице Серама находилась фактория – самое оживленное место во всей деревушке, не считая таверны. Сюда местные жители несли товары для обмена на всевозможные необходимые вещи, а то и для продажи проезжим купцам. Когда в продаже появлялось что-нибудь новое, над парадной дверью фактории поднимали синий флаг. За этим занятием Ульдиссиан, подойдя ближе, и застал причесанную по-вечернему дочь Кира, Серентию. Семья Кира управляла факторией уже четыре поколения и в деревне числилась среди самых зажиточных, однако одевались он сам и его домочадцы ничуть не роскошнее всех остальных. Нет, носа перед покупателями, в большинстве своем жившими по соседству, торговец вовсе не задирал. К примеру, Серентия была одета в простое платье коричневого полотна, со скромным вырезом на груди и подолом до щиколоток. Подобно большинству деревенских жителей, ходила она в незатейливых сапогах, пригодных и для езды верхом, и для прогулок по грязной, ухабистой главной улице.
– Что-нибудь интересное? – спросил Ульдиссиан, пытаясь, сосредоточившись на других делах, забыть и о неприятном происшествии, и о разбуженных им воспоминаниях.
Дочь Кира оглянулась на его голос, встряхнув густыми длинными волосами. Со своими васильковыми глазами, кожей цвета слоновой кости и от природы алыми губами, она, всего-навсего одетая в приличное платье, несомненно, могла бы на равных соперничать с первыми красавицами среди дам голубой крови, проживавших в самом Кеджане. Невзрачный наряд вовсе не скрывал ее фигуры и ничуть не умалял грации, с которой ей каким-то непостижимым образом удавалось двигаться в любых обстоятельствах, чем она ни занималась.
– Ульдиссиан! Ты весь день здесь?
Прозвучало это так, что крестьянин едва не поморщился. Младше годами на добрый десяток лет, Серентия, можно сказать, выросла из девчонки в девушку у него на глазах. Ульдиссиан относился к ней, будто к одной из покойных сестер, а вот она, очевидно, видела в нем нечто гораздо, гораздо большее. И неуклонно отвергала внимание со стороны крестьян помоложе и побогаче, не говоря уж об ухаживаниях заезжих торговцев. Единственным, кроме Ульдиссиана, к кому она проявляла хоть какой-либо интерес, был Ахилий, ближайший Ульдиссианов друг и лучший в Сераме охотник, но не кроется ли причина тому в его близкой дружбе с крестьянином, сказать было трудно.
– Пришел в самом начале второго часа дня, – ответил Ульдиссиан.
Приблизившись, он углядел на задах заведения Кира, по меньшей мере, три крытых повозки.
– Солидный караван для Серама. Что тут у нас происходит?
Закончив поднимать флаг, Серентия затянула веревку узлом и бросила взгляд на повозки.
– На самом деле, они просто сбились с дороги, – пояснила она. – А направлялись в Тулисам.
Тулисам был ближайшим поселением по соседству, городком, по меньшей мере, впятеро крупнее Серама. Вдобавок, располагался он ближе к пути от центральной части Кеджана к морю – к нескольким крупным портам.
– Должно быть, провожатый попался из новичков, – проворчал Ульдиссиан.
– Ну, что бы их к нам ни привело, они решили немного расторговаться. Отец с трудом сдерживает восторг. Ульдиссиан, у них столько прекрасных вещей!
На взгляд Диомедова сына, прекрасными вещами могли быть разве что крепкие, надежные орудия труда, или теленок, родившийся на свет в добром здравии. Так он и собирался ответить… но тут заметил особу, прогуливавшуюся возле повозок.
Одета она была наподобие аристократки, принадлежащей к одному из Домов, стремящихся заполнить собою прореху во власти, образовавшуюся после недавних распрей меж правящими кланами магов. Ее пышные золотистые локоны были стянуты на затылке серебряной лентой, целиком открывая взглядам царственный, безупречной белизны лик. Слегка приоткрыв тонкие, идеальные во всем губы, кутаясь в мех, накинутый на плечи поверх роскошного изумрудно-зеленого платья, она рассматривала пейзаж к востоку от Серама. Корсет платья был затянут – туже некуда, и наряд ее, явный знак принадлежности к высшим кастам, не оставлял никаких сомнений в женской красе заезжей аристократки.
Стоило красавице перевести взгляд на Ульдиссиана, Серентия тут же схватила его за