по ту сторону забора из сетки-рабицы, высокого мужика, издали – вылитый отец. Разумеется, это был не Большой Джим, тот умер несколько лет назад. Кем бы ни был тот гогочущий мужик, Салли смотрел на него, а не под ноги. Оступился, упал с высоты в двадцать футов и всю дорогу до больницы слушал далекий отцовский смех. А сейчас, у самого кладбища, смех раздавался ближе, буквально звенел у Салли в ушах.

Заметив выражение лица молодой женщины, резко свернувшей в левую полосу, Салли добросовестно попытался не смахивать на серийного убийцу. Но вскоре оставил попытки и безобидно выглядеть, и остановить попутку. До города всего миля, он уже прошел почти столько же. Салли даже постарался отыскать в теперешней ситуации что-то хорошее. Пикап увяз в грязи – значит, не перевернется. Хорошо и то, что у Руба, к которому он теперь обратится за помощью, слава богу, нет чувства юмора, и поэтому он никогда не радуется чужой глупости. Если бы Руб загнал пикап в грязь, а потом загрузил в него тонну бетонных блоков и не смог выехать, Салли сразу же указал бы, что это глупо. Но у Руба чужая глупость вызывала только сочувствие, он так искренне и глубоко считал себя дураком, что не стремился выглядеть лучше за чужой счет. Салли подумал, что Руб спросит только, почему Салли сразу его не позвал, ведь задание явно рассчитано на двух человек, даже вдвоем им пришлось бы трудиться не покладая рук, чтобы закончить работу дотемна, учитывая, что утро уже пропало.

Погрузившись в утешительные размышления об умственной ограниченности Руба и оставив надежду кого-то остановить, Салли не сразу заметил, что впереди на обочине, ярдах в пятидесяти, затормозил маленький оливковый “гремлин”[8] с мигающим поворотником. То, что он остановился, до Салли дошло, лишь когда “гремлин” забибикал. Машина была старая, побитая, Салли смутно припомнил, что, кажется, такая же была у кого-то из его знакомых, но кого именно, не сообразил. В Норт-Бате “гремлина” не было ни у кого, и это лишь усугубило таинственность, поскольку за пределами Бата Салли почти никого не знал. “Гремлин” побибикал второй раз, и Салли осознал, что застыл на обочине, будто, прежде чем согласиться сесть в “гремлин”, требовалось разгадать загадку, кому он принадлежит. Стекло со стороны пассажирского сиденья опустилось, ему нетерпеливо помахали. Салли направился к машине.

Номера “гремлина” относились к другому штату, хотя к какому именно, Салли не разобрал – знак был сильно заляпан грязью. Скошенное заднее стекло автомобильчика загораживали игрушки, пледы, одежда, так что было не разглядеть, что внутри, и терзавшие Салли дурные предчувствия лишь усилились, когда из окна пассажира высунула голову молодая женщина, показавшаяся Салли знакомой, и уставилась на него. На лице ее читалось раздражение, точно один только взгляд на Салли напомнил ей с полдюжины разных связанных с ним неприятностей, о которых она позабыла. Салли вдруг захотелось убежать (он сам не понял почему), будто женщина прибыла прямиком из забытого прошлого, твердо намеренная оглоушить его иском по делу о наследстве.

– Привет, куколка, – с деланой развязностью произнес он, подойдя достаточно близко, чтобы его услышали.

За свои шестьдесят лет Салли перезабыл кучу народа и понимал: лучшее в такой ситуации – вести себя так, будто знаешь, с кем говоришь, пока по намекам не догадаешься, кто это. Кем бы ни была эта недовольная женщина, рано или поздно он вспомнит ее. Всю свою взрослую жизнь он звал женщин “куколками”, и если они знакомы, то она этому не удивится. Поравнявшись с машиной, Салли увидел, что на заднем сиденье, среди подушек и мягких игрушек, ютятся три мальчика, похожие на тех, кого он знавал раньше, только эти чуть-чуть постарше. Женщина вылезла из машины, наклонила спинку пассажирского кресла, чтобы Салли пробрался на заднее сиденье; он нагнулся, увидел водителя и сразу же сообразил, кто, черт возьми, все эти люди.

– Двигайтесь, малышня, – сказал он детям и скорчил гримасу. – Дайте деду сесть.

* * *

– Дайте мне Энди, – сказала Шарлотта, жена его сына. – Так вам будет где сесть… – Голос ее осекся.

Салли и рад был бы отдать ей Энди, но на миг растерялся. Он наполовину уселся на заднее сиденье “гремлина”, наполовину торчал из двери и догадывался, что одного из внуков явно зовут Энди, но какого именно, определить не мог. Он почти не сомневался, что Энди младший, но если так, то предложение Шарлотты не имело смысла. Ребенок сидел в детском кресле, вдобавок пристегнутый ремнем безопасности, и даже если Салли сумел бы его отстегнуть – что вряд ли, учитывая сложность этой штуковины, – он всего лишь освободил бы детское кресло на заднем сиденье, а не место для взрослого.

– Уилл, отстегни брата, – велел Питер, сын Салли. – Не сиди как перед телевизором.

Старший мальчик, удивительно похожий на отца в том же возрасте, исполнил приказ, но лицо у него было задумчивое, словно ему поручили непосильную задачу. Если старший Уилл, а младший Энди, оставался средний; он глазел на Салли с нескрываемым изумлением, и в ноздре его в такт дыханию пульсировал пузырь сопли. Салли догадался, что мальчику его вид – с ног до головы в грязи – кажется странным.

Когда Энди передали вперед, Шарлотта устало обратилась к среднему сыну:

– Сядь в кресло брата, Шлёпа. Или ты думаешь, туда дедушка сядет?

– Это кресло для малышей, – нахмурился мальчик.

– Давай я сяду. – Старший мальчик со вздохом отстегнул ремень.

Средний оживился:

– Мама сказала мне! Мама сказала мне! – И с силой стукнул старшего брата, когда Уилл попытался сесть в кресло, куда явно не помещался. Средний брат угодил старшему кулаком прямо в переносицу, на глаза Уилла навернулись слезы, а Шлёпа, не мешкая, забрался в кресло и со злорадной ухмылкой уставился на него. К удивлению Салли, обиженный даже не попытался отомстить.

Салли втиснулся на образовавшееся свободное место и, осторожно маневрируя ногой в ограниченном пространстве, согнул ее в колене. Интересно, как на самом деле зовут Шлёпу, подумал он. Наверное, как-то созвучно. Он порылся в памяти, но так и не нашел мальчиковых имен, созвучных Шлёпе.

– Шлёпа опять меня стукнул, – сообщил Уилл, ни к кому конкретно не обращаясь. Проверил, не течет ли из носа кровь, и явно огорчился, обнаружив, что не течет. Если бы текла, ему бы, пожалуй, поверили. Шлёпа показал старшему брату костлявый кулачишко и прищурился, точно намекая, что второй удар обеспечит ему желанное доказательство.

– Стукни его в ответ, – предложил сын Салли, выворачивая на дорогу.

Он не обернулся, не пожал отцу руку, ничем не обнаружил, что рад его видеть. Но так уж между ними повелось с тех самых пор, как Питер уехал в колледж – сколько? пятнадцать? двадцать лет назад?