Когда-то незнакомкой той оказалась жена, встретились они в сентябре, который явился последним совращением лета, когда листья уже начинают мёрзнуть, смущённые избытком любви, когда птицы уже оформляют шенгенские визы и сбиваются в стаи, когда утро бодрит, загоняя в метро работящих прохожих, когда все понимают, что эти этюды – походка танцевавшего лета, которой оно уходит. Он уже плохо помнил, что именно сказал той девушке, но видимо, что-то очень важное для неё, для её самолюбия, то, чего она давно не слышала, а может быть, даже никогда.
* * *– Это было 14 сентября, в субботу, я гуляла одна в парке возле университета, перебирая под ногами листья, самые красивые из них собирала зачем-то в букет. Вдруг меня задержал один молодой человек, он спросил: «Никогда не видел женщин настолько душевных и тёплых. Что вас делает такой чувственной?»
– Ух ты, как неожиданно, – вздохнула Тома. – Ты, значит, с букетом, изящная вся, он галантный, как пальто из кашемира, я представила. И что же ты ему ответила?
– Я всегда на грани нервного срыва, – соврала Марина фразой, только что вырванной из книги. На самом деле она банально спросила: «Мы разве знакомы?»
– У меня тоже было как-то одно очень романтичное осеннее знакомство.
Марина не слушала. Она смотрела на Тому молча и думала, откуда у этой маленькой хрупкой, нисколько не примечательной женщины такой багаж личной жизни, и ведь ей нисколько не тяжело с ним ходить. В то время как всю её, Маринину, жизнь, можно было сложить в один ридикюль или даже в визитницу, где она смогла бы поглядывать из отделения для мелочи на кредитки лучшей жизни, а может быть, просто отпечатать одной фотографией в пропуске на работу, чтобы поздороваться с вахтёром и лечь обратно на дно к связке ключей от дома.
– Так вот, – не терпелось поделиться своей историей Томе. – Он пригласил меня в кино. Вы же знаете, что творится в голове женщины, когда к ней подходит симпатичный молодой человек?
– Не знаю.
– Ну, как же, она отключается, творить начинают совсем другие уголки тела. Он смотрел на меня, не отвлекаясь ни на искренность Билли Холидей, что звала нас в свою Америку сороковых, ни на свой «Гиннесс», который уже остыл в бокале.
Марина понятия не имела, кто такая Билли Холидей, но прерывать Тому, вспомнив, что «Гиннесс» вроде как сорт пива, не стала.
– Вечер его был посвящён одной. Некоторые, возможно, захотели бы посвятить ей жизнь, он нет, да и у меня не было столько времени для выяснения симпатий.
Я сидела за стойкой с махито. Он подсел и спросил напрямую:
– Я вам нравлюсь? – пододвинув в мою пользу вазочку с чипсами.
– Нет, – ответила спокойно и достала один сушёный листок картошки.
– Я так и знал, что вы согласитесь со мной прогуляться по осеннему лесу, – дыхнул он на меня и погрузил в кумар тёмного солода.
– По лесу?
– Да, пошуршать листьями.
– Вы с ума сошли, никуда я с вами не пойду. Тем более в лес. Тогда, знаешь, что он сделал? – посмотрела она заговорщицки на Марину. – Он сказал: «А не надо никуда ходить». И насыпал жёлтой листвы под наши ноги.
– Какой листвы?
– Чипсы.
– Странный, – не поняла находчивости того парня Марина.
– Чипсы похожи на листву сушёную и они шуршат, если на них наступить.
– Аа, забавно. И что ты ему ответила?
– Зачем я вам, у меня столько недостатков.
– Что-то я не заметил. Каких?
– Я красива. Я умна. Я кусаюсь.
– А потом? – посмотрела Марина на острые зубки Томы и представила, как та кусается.
– А потом мы пошли в кино.
– А вот я так и не научилась кусаться, – с грустью заметила Марина. «Может, поэтому уже давно не была в кино».
* * *Солнце заходило ко мне, проведать, будто больного лучевой болезнью, то и дело открывая свою солнечную дверь и наполняя комнату ярким светом. Всякий кабинет чем-то напоминает палату: если ты работаешь с утра до вечера, ты, конечно, похож на больного, бесконечно ищущего пути выздоровления. Таким людям ничто, кроме работы, не доставляло большего удовольствия. Я к ним не относился, хотя у солнца было своё мнение на этот счёт, но по крайней мере я его ещё замечал. Ещё бы. Сила этой плазмы не сравнится по влиянию на настроение ни с какой комедией.
– Катя, у тебя есть «Свободное время»? – спросил я по телефону секретаршу.
Скоро Катя принесла свежий журнал.
– Читали уже? – посмотрел я на мужика, который показывал мне время с обложки ноябрьского номера. На часах его соответственно было 11. Я посмотрел на свои, следуя их логике, там был уже январь. Часы были визиткой журнала, менялись только руки мужчин и женщин и бренды механизмов точных. Сначала журнал мне нравился, потом я стал покупать его по привычке, точнее покупала моя секретарша. «Свободное время», выстроенное из современных материалов, помогало скоротать его.
– Только после вас, Максим Соломонович.
– Катя, вы тоже не любите б/у?
– Нет, – не поняла моей иронии Катя, но хихикнула.
– А что вы любите, Катя?
– Настоящих мужчин.
– Но ведь настоящие, как правило, тоже б/у?
– Меня интересуют исключения.
– Девственники?
– Я не понимаю о чём вы, Максим Соломонович.
– Я сам себя порой не понимаю.
– Похоже на стихи.
– Да, именно в таком состоянии непонимания люди начинают мучиться стихами. Но я не хотел бы.
– Почему нет? Я думаю, у вас получилось бы.
– Муза нужна, понимаете, Катя, для стихов нужна муза, – вспомнил я утреннюю Алису:
«– Вместо звонка будильника, я услышала кожей твой поцелуй. На третий уже проснулась. Я не хотела пропустить этот спектакль.
– Значит, лучший будильник – это поцелуи.
– Да, если бы не одно но.
– Что за новость?
– Я тебе изменила. Считается ли изменой сон с другим?
– У вас это серьёзно?»
– А как же жена? – между прочим прыснула яду Катя.
– Она же жена, а я говорю про музу.
– По-вашему, жена не может быть музой?
– Может, но тогда она перестанет мыть посуду, забудет кормить детей, станет ещё капризней.
– Знаете, чем грозит женщине жизнь с нелюбимым человеком?
– Потерей ориентиров, отсутствием удовлетворения и прочее климатическое.
– Это всё ерунда. Главное – она становится бесчувственной.
Я ещё раз посмотрел на Катю.
– Это чьё? – уязвила меня цитата.
– Вашего друга Томаса.
– Чёрт, он уже наследил в вашем сознании, Катя.
– Надеюсь, это хорошее наследие. Я свободна, или что-то ещё? –