город холмов и видя купол собора Святого Петра, верующие (именно поэтому называемые «ромеями», то есть совершающими паломничество в Рим) пели гимн лучшему из всех городов, красному от крови мучеников и белому от лилий невест Христовых. Постоялые дворы, гостиницы, хосписы и даже некоторые частные дома гостеприимно открыли двери многочисленным паломникам; по переулкам и площадям днем и ночью ходили толпы набожных людей, устремлявших свои молитвы к небу. Ночью было светло как днем от факелов религиозных братств, безостановочно шествовавших по улицам центральной части города. Среди всеобщего религиозного экстаза никого не могло напугать даже отвратительное зрелище самобичевания: щелканье кнутов, которыми аскеты-флагелланты хлестали себя по спинам с изорванной кожей, контрастировало с целомудренными песнопениями послушниц, доносившимися из прохлады монастырей. Прибыв в город наместника Христа, паломники, хотя и были измождены долгой дорогой, спешили в собор Святого Петра и лишь после долгого моления у гробницы апостола позволяли себе пару часов отдыха. На следующий день, перед тем как покинуть свои пристанища, они молились, стоя на коленях прямо на земле и устремив свои сердца к небу, крестились, размышляя о загадках жизни Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы Девы Марии, затем, перебирая четки, читали молитву, совершали обход четырех соборов Святого города, затем шли на сорокачасовую литургию или восходили по Священной лестнице, искупая свои грехи.

Таким образом, все словно находилось в полной и достойной гармонии с праздником, который отмечался со времен Бонифация VIII и приводил в Рим десятки тысяч паломников. Но все же не всё, если уж говорить правду. Сейчас это была только видимость праздника. Тревога терзала сердца верующих – его высокопреосвященство был тяжело болен.

За два года до этого Папа Иннокентий XII, в миру Антоний Пиньятелли, заболел тяжелой формой подагры, которая постепенно ухудшила его самочувствие настолько, что он уже не мог с должным усердием заниматься делами. В январе этого года наступило легкое улучшение, и в феврале Иннокентий XII смог возглавить папский консисторий. Однако возраст и плохое самочувствие все же не позволяли ему открыть священную дверь.

С приближением праздника все больше верующих прибывало в Рим. И Папа был огорчен тем, что не может выполнять свои святые обязанности и его должны замещать кардиналы и епископы. Таким образом, каждый день кардинал-исповедник слушал исповеди тысяч верующих.

За последнюю неделю февраля состояние понтифика ухудшилось. Затем в апреле он нашел в себе силы благословить с балкона своего дворца в Монте Кавалло толпу богомольцев. В мае он посетил четыре базилики и в конце месяца принял герцога Тосканского. В середине июня его высокопреосвященство, казалось, поправился и окреп: он посетил множество церквей, а также источник Святого Петра в Монторио, неподалеку от виллы Спада.

Однако всем было известно, что здоровье понтифика было в большей опасности, чем снежинка в преддверии весны, а зной летних месяцев не предвещал ничего хорошего. Люди из окружения Папы шепотом рассказывали о частых приступах слабости, о мучительных ночах, о внезапных жестоких коликах. В конце концов, говорили друг другу кардиналы, Папе уже восемьдесят пять лет.

Таким образом, святой 1700 год, так счастливо открытый Папой Иннокентием XII, возможно, будет закрывать уже другой Папа – его преемник.

«Ситуация небывалая, – раздумывали в Риме, – но от этого она не является невозможной». Одни предсказывали, что конклав состоится в ноябре, другие – что уже в августе. Наиболее пессимистично настроенные говорили, что летний зной подорвет последние силы Папы.

Настроение папской курии (и всех римлян) было противоречивым: радость от праздничной атмосферы святого года сменялась унынием, когда приходили мрачные вести о здоровье Иннокентия XII. У меня самого в этом деле был личный интерес: до тех пор, пока его высокопреосвященство был жив, я имел честь служить, хотя и от случаю к случаю, у одного из самых уважаемых людей в Риме – высокочтимого кардинала Фабрицио Спады, государственного секретаря Его Святейшества.

Я, конечно, не смею утверждать, что хорошо знал высокочтимого и добрейшего кардинала Спаду. Но о нем говорили как об очень честном и порядочном человеке, однако же в высшей мере осмотрительном и мудром. Не случайно Его Святейшество Иннокентий XII выбрал кардинала Фабрицио Спаду, чтобы тот находился при нем. Рассуждая таким образом, я решил, что грядущее празднество – не просто банкет для духовенства, скорее, это августейшее собрание кардиналов, послов, епископов, князей и других высокопоставленных лиц. И все будут в изумлении от выступлений музыкантов и комедиантов, поэтов, от ученых речей и роскошных банкетов среди зеленых кулис и сцен из папье-маше в парке виллы Спада, – от зрелища, которого не видел Рим с древних времен.

* * *

Между тем я узнал герб на первой карете: это был фамильный герб Роспильози. Однако под ним висела броская кисть в цветах этой семьи, которая означала, что в карете едет высокий гость и протеже этого высокочтимого рода, но не кровный родственник.

Тем временем карета направилась прямо к главным воротам. Однако меня уже не интересовало ни прибытие карет на виллу, ни открывание дверец карет, ни последовавший ритуал приема высоких гостей. Конечно, в первое время, да, я прятался за углом дома, наблюдая за толпами слуг, спешивших открыть складные ступеньки карет, чтобы помочь гостям выйти, за тем, как служанки несут корзины с фруктами – первым подношением от хозяина дома, как церемониймейстер говорит речь, которую ему обычно приходилось прерывать на середине по причине усталости новоприбывших гостей, и тому подобное.

Я удалился, дабы не мешать прибытию высоких гостей своим скромным присутствием, и снова принялся за работу.

Окапывая лужайки, подстригая кусты и живые изгороди, я время от времени поднимал глаза и любовался городом на семи холмах. Порывы нежного летнего бриза доносили до меня приятные звуки оркестровой репетиции. Приставив ладонь к глазам, чтобы заслониться от яркого солнца, я различал слева в поле зрения великолепный купол собора Святого Петра, а справа – более скромный, но не менее прекрасный купол церкви Сант Андреа дела Балле, в центре же высилось необычное здание собора Сант Иво алле Сапиенца. Рядом, словно согнувшись в верноподданническом поклоне, виднелся купол языческого старого Пантеона, и, наконец, в глубине стоял величественный апостольский дворец Квиринале на Монте Кавалло.

Закончив один из таких недолгих перерывов, я уже хотел было снова взяться за садовый нож, чтобы продолжить обрезку молодых деревьев, как вдруг рядом со своей тенью на земле заметил еще чью-то.

Я долго наблюдал за ней: она не двигалась, зато моя рука, сжимавшая садовый нож, двигалась сама собой. Острие ножа обвело контуры тени рядом с моей на песке садовой аллеи. Сутана, парик и шапочка аббата… Тут тень, будто получая удовольствие, оттого что ее разглядывают, неторопливо