И еще там, во тьме, далеко, ждало ее что-то еще — она и сейчас практически могла видеть это нечто — с красными глазами, улыбающееся ей…
И было еще множество дверей, за которыми она заперла всех, кто ей доверял. И ключи от них она бережно хранила, спрятав их в той комнате, где находился магический кристалл, дающий безграничную власть.
И ее главной, единственной добродетелью было то, что она все время прислушивалась к этому гулу голосов, к их перекличке, сохраняя при этом хладнокровие и здравомыслие, хотя все в ней буквально кричало, требуя выпустить их, чтобы они оставались с нею, совершенно беззащитные перед тем красноглазым НЕЧТО, что ждало там, во тьме.
Особенно беззащитен был Стратон.
Ты же исцелила эту проклятую лошадь, неужели ты мне не можешь помочь?
Как болит у нее внутри!
Исцелить его? Ну что ж, пожалуй. Этим она докажет ему, что не отреклась от него, что есть еще надежда для них обоих.
А потом, потом…
Перед ее мысленным взором возникло его неподвижное тело — он был мертв, как все прочие ее любовники, и утренний свет играл на застывшем челе. Уже одно то, что он любил ее, обрекает его на вечное проклятье. И теперь он уже не может принять свое исцеление как проявление доброты. Нет, для него это будет означать отпущение грехов. И вернет его к ней, но иным — более настойчивым, более самодостаточным, более жестоким и с еще большим отчаянием стремящимся доказать ей свою мужественность, свою мужскую силу после всего, что он перенес…
…Но как раз это-то и убьет его! Такова природа ее проклятья.
НЕЧТО во мраке ее души мерзко захихикало. Уж ОНО-то знает… И радуется ее беспомощности, когда она держит в своих руках то, что ОНО так хочет заполучить.
«Но ведь можно обратиться к Рэндалу, — думала она. — Попросить помощи у Гильдии Магов».
Однако это повлечет за собой вещи, к которым она пока еще готова не была. Она знала, что, по всей вероятности, и не будет готова к этому еще долгие годы. Она нынче слишком выбита из колеи. Волны жгучего желания или, напротив, полной пресыщенности, управлявшие ею в зависимости от фаз Луны, теперь вздымались слишком высоко и мощно. Она бродила по Лабиринту, по Низовью, а иногда и по верхнему городу, недалеко от дворца, и мертвые то и дело встречались ей, встречались гораздо чаще, чем это требовалось, чтобы она могла чувствовать себя в безопасности и в окружении всего того, что было для нее действительно ценно.
Да, ее снедало неистовое, жгучее желание, адская похоть, приходилось в этом признаться. Наверное, это было сродни потребности Страта в алкоголе, который помогал ему сражаться с темнотой и непереносимой болью.
И она вожделела его — безумно, неистово!
***
ОНО опять было рядом. Стилчо видел его красные глаза, горящие в темноте, улыбку, исполненную самодовольства, на жуткой роже, освещаемой изнутри красным светом, просачивавшимся из ноздрей, изо рта и из глаз и подобным адскому пламени.
ОНО снова улыбнулось, и от этой ужасной улыбки он с жутким воплем проснулся. Собственный вопль еще звучал у него в ушах, когда он сел на постели, весь в поту, стыдясь своей слабости и ожидая, что Мория ласково обнимет его и примется успокаивать шепотом — тише, тише, ляг, отдохни! — и поцелует, и заверит, что все в порядке…
— Заткнись! — орали где-то за стеной. — Заткнись, проклятая!
Он прислонился к стене, нервно моргая и дрожа, голый, на ледяном сквозняке. Одурманенная кррфом голова все еще соображала плохо, и он попытался нашарить в постели Морию.
Но там ее не было. Наверное, пошла на рынок.
Но у них же нет денег. Нет ни гроша, если только…
Если только…
— Боги!..
Он с трудом выбрался из постели. Прошел в угол, разгреб мусор, заглянул в тайник.
Пусто. Золото исчезло. И Мория тоже.
И он понял, куда она пошла.
***
Лавка Гортиса в столь ранний час еще, конечно, заперта, но сам он уже наверняка бродит между прилавками — Мория отлично знала его привычки. Лавка была расположена в нижнем этаже дома, целиком принадлежавшего Гортису, и ювелир, весьма осторожный и предусмотрительный, никогда не оставлял товар внизу на ночь, а складывал все и уносил наверх, в жилые комнаты, которые охраняли две злющие собаки.
Несмотря на то что ни один вор в Санктуарии не стал бы покушаться на него, перекупщика краденого, не менее необходимого ворам, чем ежедневный восход солнца, определенные меры предосторожности были все же необходимы, поскольку всегда мог попасться и недовольный клиент.
Или конкурент.
Мория взялась за ручку звонка — ручка представляла собой улыбающуюся богиню любви Шипри. Все лучше, нервно усмехнулась она, чем если бы ее, умудрившуюся беспрепятственно добраться сюда с такой ношей, встретило изображение бога воров Шальпы, будь он неладен. Внутри звякнул колокольчик. Мория терпеливо ждала, поставив свою корзину с грязным тряпьем на порог и прижавшись к двери, чтобы не намокнуть под проливным дождем.
Маленькое смотровое окошко отворилось. Она привстала на цыпочки и чуточку отошла от двери.
И тут же вспомнила: вот дура-то! Она и забыла, что сменила обличье и совсем не похожа теперь на прежнюю черноволосую Морию-воровку из простой илсигской семьи…
Сейчас перед дверью Гортиса стояла прекрасная чужестранка, и хотя ее золотистые кудри были повязаны рваным платком, но синие глаза так и сияли под благородным бледным лбом, а светлая кожа прозрачно светилась, чего просто не бывает у илсигов.
— Гортис, — жалобно попросила она, — впусти меня, а?
Смотровое окошко оставалось открытым довольно долго, во всяком случае, куда дольше, чем обычно. Мория чувствовала, что ювелир в замешательстве разглядывает ее.
— Кто ты? И что тебе нужно?
— Гортис, это же я, Мория! Ты помнишь меня? Дело в том, что я подкупила одного колдуна…
Это была ложь, но достаточно близкая к правде. И этого вроде бы должно было хватить для объяснения через дверь.
Смотровое окошко захлопнулось, дверь отворилась, и на пороге появился толстый великан, больше похожий на обыкновенного кузнеца, чем на ювелира. Голова у него была абсолютно лысой, лишь за ушами торчали два жалких пучка волос, делая его похожим на пятнистую мартышку. Тело его закрывало весь дверной проем. Темные глаза типичного илсига были широко раскрыты от изумления.
— Мория?
— Это всего лишь.., грим! — Она прижала к себе корзину «с бельем», которую все труднее становилось держать на весу. — Да пусти же меня, Гортис! Клянусь всеми богами, это я, Мория! Сестра Мор-ама.
Он еще с минуту колебался, потом отступил назад и, придержав дверь, пропустил ее в темную лавку, где было тесно от бесконечных прилавков. Все внутренние двери,