В поезде, медленно следовавшем из Чикаго, все мелькавшие за окном предметы имели четкие границы. Здесь, под колючим снегом, в темноте, все расплывалось, очертаний не было, смутно виднелись лишь неопределенные формы. И Кэтрин стало страшно.
Им двоим ничего более не оставалось, как прижаться друг к другу, идти вперед и ждать весны. Она будет делать то, что должна.
Кэтрин шагнула Труиту навстречу. Он стоял, засунув руки в карманы длинного черного пальто. На меховом воротнике сверкал снег. Она едва могла разглядеть его лицо, когда он к ней повернулся. Ральф казался… каким? Печальным? Симпатичным? Скорее, одиноким.
Самой себе она представлялась нелепой — в дешевой черной шерстяной одежде, с дешевым серым картонным чемоданом. «Просто начни, — сказала она себе. — Подойди, поздоровайся, а дальше потечет само собой».
— Мистер Труит? Я Кэтрин Лэнд.
— Не может быть. У меня есть фотография.
— Это снимок моей кузины Индии.
Он чувствовал на себе взгляды горожан. Все видели и заметили подлог, и это было невыносимо.
— Вам нужно нормальное пальто, по сезону.
— Это все, что у меня есть. Прошу извинить за фотографию, но я могу объяснить.
Его обманули на глазах у всего города, выставили дураком. Сердце сильно заколотилось, ноги сделались ватными.
— Мы не можем стоять здесь весь вечер. Кем бы вы ни были, дайте мне ваш чемодан.
Кэтрин протянула чемодан, и Ральф вынул руку из кармана. На мгновение она ощутила тепло этой руки.
— Это все вещи?
— Я могу объяснить. У меня мало что есть. Я думала…
— Мы не можем стоять под снегом, когда все… короче, не стоит здесь стоять, — Ральф холодно на нее взглянул, — Ложь с самого начала. Не стану скрывать, я смотрю на это крайне отрицательно.
Он вынул из кармана фотографию и показал ей, но хотел, чтобы она превратилась в застенчивую скромную женщину со снимка. Кэтрин взглянула на фото.
— Кем бы вы ни были, но вы не эта женщина.
— Выслушайте, мистер Труит. Я здесь не для того, чтобы посмеяться над вами.
— У вас это и не выйдет. Я уже понял, что вы лгунья.
Ральф повернулся, и она последовала за ним по опустевшей платформе к повозке. Нервные лошади топали ногами, из их ноздрей вырывались струи пара. Ральф Труит поставил в повозку чемодан и пристегнул его толстыми кожаными ремнями. Он без слов подал Кэтрин руку, и она устроилась на сиденье.
Затем он исчез в снегу, снова появился и забрался с ней рядом. Впервые он прямо взглянул ей в лицо.
— Возможно, вы решили, что я дурак? Вы ошиблись.
Лошади красивой рысцой устремились в белую пустоту. Кэтрин и Ральф молчали. Из окон домов, словно издалека, струился приглушенный свет. Она не могла определить, близко или далеко от домов находится их повозка. Не могла рассмотреть, много ли в домах этажей. Повороты замечала, только когда сворачивали. Ральф знал. Лошади знали. Она здесь впервые.
Снег приглушал стук колес. Разговора не было. Кэтрин плыла в беззвучном мире, в незнакомой середине.
— Людей много?
— Где?
— В городе.
— Две тысячи. Приблизительно. То больше, то меньше. В зависимости…
— В зависимости от чего?
— От того, сколько за год смертей и рождений.
Больше они ничего не сказали. Пробирались сквозь снег, сквозь свечение далеких огней, за каждым из которых была семья, несколько связанных друг с другом людей, в то время как они были сами по себе. Два одиночества.
Ральф не имел желания говорить. Он представлял, каким будет ее приезд, но вышло иначе. В каждом доме скрывались жизни, о которых ему все было известно. Но и его хорошо знали. Он держал на руках их младенцев, гулял на их свадьбах, приходил в замешательство от их внезапных вспышек гнева. Он был и в то же время не был частью их жизни. Он делал то, что от него требовалось, чего от него хотели.
В здешнем холоде многие сходили с ума, погружались с головой в свою религию и превращались в фанатиков. Но даже это стало обыденным. Тем, кто не утратил здравого смысла, хотелось, чтобы их детей взял на руки и побаюкал Ральф Труит. Ему нетрудно было притворяться, что такие вещи имеют для него значение. И все же их жизни, их семьи были переплетены друг с другом так сильно, что он и представить себе не мог.
Его гостья оказалась не той, кого он ожидал. Поэтому он был зол. Растерян. Он столько раз читал ее письмо, что оно истерлось. Тысячу раз смотрел на ее фотографию. Теперь же рядом была не женщина со снимка; он вообще не представлял, кем она может оказаться. Его отношения с каждым горожанином основывались на том, что он имел полное представление о каждом человеке. А теперь вышла нелепица. И поезд опоздал. И метель началась. И эта женщина…
Она была ошибкой. Ральф чувствовал нутром, что все не так — и письмо, и фотография. Не нужно было испытывать судьбу. Но он хотел, жаждал чего-то для себя Теперь объект его желания здесь, и выясняется, что хотел он не этого.
Ему нужна простая честная женщина. Спокойный быт. Жизнь, где все под защитой, где никто не сходит сума.
Эту женщину невозможно сразу отправить назад, нельзя оставить в метели, на виду у всех. Пойдут сплетни. Люди решат, что он жесток. Так что он даст ей приют максимум на одну-две ночи. Больше всего Ральфа беспокоила ее красота, нежный голос, хрупкие кости ладони, когда он помог ей взобраться в повозку. Кто же тогда особа на фотографии? Происходящее так его тревожило, что он резко обращался с лошадьми и не смотрел гостье в лицо.
— У меня есть автомобиль, — сказал он зачем-то, — Единственный в городе. В метель на нем лучше не ездить.
Кэтрин не знала, что на это ответить, лишь подумала: «Медвежий угол! Я попала к варварам».
Наконец они выехали из города. Лошади вели себя норовисто. Ральф никогда не бывал с ними груб, и сейчас они нервничали, спешили попасть туда, куда их гонят.
Сквозь снежную пелену Кэтрин видела бесконечные плоские поля по обе стороны от дороги, широкую замерзшую реку. Все так мрачно и одиноко.
Она думала о городских огнях, о бесконечном движении, о пивных барах, окна которых ярко светят в ночи, о музыке и смехе, о девушках, приделывающих шляпки к волосам и гуляющих по улицам в поисках приключений. Они смеются у пылающих каминов вместе с мужчинами, пославшими им любовные письма. Едят ростбиф и пьют шампанское, торопятся куда-то; при беге по