нем появилась Луна. Казалось, будто мы летим прямо к ней, причем на большой скорости. У меня начали возникать подозрения, что капитан Харкнесс где-то пропустил десятичную точку.

Лежа на койке, я смотрел, как растет лунный диск. Когда он заполнил собой весь экран и уже казалось, что мы обязательно в него врежемся, я заметил, что лунные горы смещаются по экрану справа налево. Я облегченно вздохнул, – возможно, капитан все-таки знал, что делает.

– В данный момент мы пролетаем мимо Луны и в связи с этим слегка меняем курс, – послышалось в громкоговорителе. – Наша относительная скорость в точке максимального сближения составляет свыше пятидесяти миль в секунду, что приводит к достаточно впечатляющему эффекту.

Впечатляющему – не то слово! Мы пронеслись вдоль лунного диска примерно за полминуты, после чего он скрылся позади. Вероятно, на него просто была постоянно направлена телекамера, но ощущение возникло такое, будто мы спикировали, резко свернули и помчались прочь. Вот только на таких скоростях круто не свернешь.

Часа через два двигатель отключился. К тому времени я успел заснуть, и мне снилось, будто я прыгаю с парашютом и он не раскрылся. Вскрикнув, я проснулся, ощутив невесомость и подкативший к горлу комок. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить, где я.

– Разгон завершен, – сообщил громкоговоритель. – Сейчас корабль будет приведен во вращение.

Но это произошло не сразу, а очень медленно. Мы подплыли к одной из переборок и соскользнули вдоль нее к внешней стене корабля. Внешняя стена превратилась в пол, на котором мы стояли; бывший пол с койками на нем стал стеной, а бывший потолок с телеэкраном на нем – другой, противоположной. Мы почувствовали, как постепенно становимся все тяжелее.

Горлопан оставался пристегнутым к койке: корабельный помощник передвинул замки так, чтобы он не мог сам до них добраться, и теперь болтался на ремнях, словно младенец за спиной индианки. Он начал орать, чтобы мы помогли ему спуститься.

Никакая опасность ему не угрожала, и вряд ли он испытывал особые неудобства – восстановившаяся сила тяжести была намного меньше земной. Позже выяснилось, что капитан раскрутил корабль до одной трети «же» и так и оставил, поскольку именно такова была сила тяжести на Ганимеде. Так что срочная необходимость освобождать Горлопана отсутствовала.

Никто, впрочем, особо с этим не торопился. Мы все еще обсуждали случившееся, а некоторые ребята отпускали шуточки, которые Горлопану явно не нравились, когда вошел все тот же корабельный помощник, отстегнул Горлопана и велел нам всем идти за ним.

Вот так мне довелось присутствовать на капитанской аудиенции.

Чем-то это похоже на древние времена, когда местный повелитель сидел на троне и по справедливости судил своих подданных. Мы направились следом за помощником, которого звали доктор Арчибальд, к каюте капитана Харкнесса. В коридоре возле каюты уже собралось немало народа. Наконец вышел капитан Харкнесс, и дело Горлопана стало первым.

Свидетелями были мы все, но капитан допросил лишь нескольких – я в их число не вошел. Доктор Арчибальд рассказал, что обнаружил Горлопана бродящим по кораблю во время разгона, и капитан спросил Горлопана, слышал ли тот приказ оставаться в своей койке.

Горлопан пытался увиливать и возлагать вину на всех нас, но, когда капитан припер его к стене, он вынужден был признаться, что слышал приказ.

– Сынок, – сказал капитан Харкнесс, – ты недисциплинированный болван. Не знаю, на какие неприятности ты нарвешься, будучи колонистом, но на моем корабле ты уже ими обзавелся.

Немного подумав, он добавил:

– Говоришь, все из-за того, что ты проголодался?

Горлопан ответил, что да, он ничего не ел после завтрака и до сих пор так и не пообедал.

– Десять дней на хлебе и воде, – сказал капитан. – Следующее дело.

Следующее дело касалось такого же проступка, но совершенного женщиной – одной из тех крупных впечатляющих дам, которые считают, будто могут всеми командовать. Она поскандалила со своим корабельным помощником и отправилась к капитану, чтобы пожаловаться ему лично – во время разгона.

– Мадам, – ледяным тоном проговорил капитан Харкнесс, – из-за вашей непробиваемой глупости подверглись опасности мы все. Есть что сказать в свое оправдание?

Она разразилась тирадой о том, насколько груб был с ней помощник и что ей никогда в жизни не доводилось слышать о столь абсурдных судилищах, и так далее, и тому подобное. Наконец ее прервал капитан.

– Вам когда-нибудь приходилось мыть посуду? – спросил он.

– Нет, конечно!

– Так вот, теперь придется – на протяжении последующих четырехсот миллионов миль.

6. Е = МС2

Когда нас отпустили, я отправился на поиски отца. Казалось, будто я ищу иголку в стоге сена, но, расспросив окружающих, я все-таки его нашел. У них с Молли была своя каюта. С ними находилась и Пегги, и я подумал, что она тоже занимает эту каюту, что вызвало у меня легкую досаду. Но потом я увидел, что коек всего две, и понял, что у Пегги место в общем кубрике. Как оказалось, в кубриках разместили всех детей старше восьми лет.

Отец был занят тем, что снимал койки со стены и перемещал их на нынешний пол. Когда я вошел, он прервал свое занятие, после чего мы сели и поговорили.

Я рассказал ему про капитанскую аудиенцию, и он кивнул:

– Мы видели на экране. Хотя твою сияющую физиономию я не заметил.

– Почему? – тут же поинтересовалась Пегги.

– Откуда я знаю? – Немного подумав, я добавил: – Слушай, Джордж, шкипер на космическом корабле примерно равен абсолютному монарху?

– Гм… – после некоторого размышления ответил отец. – Нет, он скорее конституционный монарх. Но он в самом деле монарх.

– Хочешь сказать, мы должны перед ним кланяться и называть его «ваше величество»? – поинтересовалась Пегги.

– Вряд ли это было бы разумно, Пег, – ответила Молли.

– Почему? Было бы даже весело.

– Что ж, – улыбнулась Молли, – потом расскажешь, как у тебя это получится. Подозреваю, он просто перекинет тебя через колено и отшлепает.

– Не посмеет! Я кричать буду!

Я вовсе не был в том уверен. Помня про четыреста миллионов миль грязной посуды, я решил, что, если капитан прикажет мне изображать лягушку, я радостно начну перед ним скакать.

Если капитан Харкнесс и был монархом, он не слишком держался за собственную власть. Первым делом он приказал нам провести выборы и организовать совет корабля, после чего мы его почти не видели.

Голосовать могли все старше восемнадцати. Но голосовать пришлось и остальным – нам велели создать младший совет, хотя непонятно, какой с него был толк.

Но кораблем с тех пор правил совет взрослых – настоящий совет. Он даже выступал в роли суда, и капитан больше не выносил наказаний. Отец рассказал, что капитан визирует все решения совета – ему приходилось это делать, чтобы они имели законную силу, – но я ни разу не слышал, чтобы он отклонил хотя бы одно.

И знаете, что первым делом