Рыжий, похоже, зашелся в конвульсиях.
– Спорю, он будет симпатично смотреться в фартуке.
Год назад я бы его стукнул, хотя он превосходил меня весом и ростом. При словах про «маменькиного сыночка» я позабыл обо всем своем желании отправиться на Ганимед. Мне хотелось только одного: стереть дурацкую ухмылку с его физиономии.
Но я сдержался. Не знаю почему – может, оттого, что сам командовал толпой непослушных сорванцов, патрулем Юкки. Как говорит мистер Кински, тот, кто не в состоянии навести порядок, не прибегая к помощи кулаков, никогда не станет командиром патруля под его началом.
Так или иначе, я просто обошел вокруг стола и попытался открыть ящик. Он оказался заперт. Я посмотрел на клерков; оба улыбались, но я – нет.
– Мне был назначен прием на тринадцать часов, – сказал я. – Поскольку доктор не явился, передайте ему, что я договорюсь с ним по телефону о другом времени.
Повернувшись, я вышел.
Придя домой, рассказал обо всем Джорджу. Он лишь выразил надежду, что я не ухудшил своих шансов.
С врачом я так и не встретился. Оказалось, что это были вовсе не клерки, а психометристы и на меня постоянно были направлены камера и микрофон.
Наконец мы с Джорджем получили извещения, где говорилось, что нас признали годными и включили в список пассажиров «Мэйфлауэра» – «при условии выполнения всех требований».
В тот вечер продовольственные баллы нисколько меня не волновали. Я устроил для нас обоих настоящий пир.
Упомянутые требования перечислялись в присланной брошюре. «Рассчитаться со всеми долгами» – это меня не волновало, поскольку никаких долгов, кроме половины кредита, которые я был должен Слэтсу Кейферу, у меня не имелось. «Прислать письменное обязательство явиться» – об этом должен был позаботиться Джордж. «Завершить любые действия перед судами высшей инстанции» – я никогда не бывал в суде, не считая скаутского Суда чести. Там упоминалось еще несколько пунктов, но с ними все мог решить Джордж.
Однако мне попался текст мелким шрифтом, который меня встревожил.
– Джордж, – сказал я, – тут говорится, что эмиграция ограничивается семьями с детьми.
Отец поднял взгляд:
– Разве мы не такая семья? Если ты, конечно, не против считаться ребенком.
– Ну… да, пожалуй. Я думал, имеются в виду супружеские пары с детьми.
– Не забивай голову.
Я промолчал, хотя и не был уверен, что отец точно знает, что говорит.
Немало времени ушло на прививки, анализы на группу крови и вакцинацию, так что в школу я почти не ходил. Когда меня не кололи или не брали у меня кровь, меня тошнило от последних проделанных надо мной процедур. Наконец нам пришлось вытатуировать на себе все наши медицинские данные: идентификационный номер, резус-фактор, группу крови, время сворачиваемости, перенесенные болезни, естественный иммунитет и прививки. Девочки и женщины обычно делали татуировки прозрачными чернилами, видимыми только в инфракрасном свете, или наносили их на подошвы стоп.
Меня спросили, где я желаю татуировку – на подошвах? Я ответил, что не хочу стать хромым калекой, – у меня еще было немало дел. В конце концов мы пришли к компромиссу, сделав татуировку на седалище, и мне несколько дней пришлось есть стоя. Место выглядело вполне подходящим, – по крайней мере, мало кто мог его обнаружить. Но чтобы увидеть его самому, приходилось пользоваться зеркалом.
Время поджимало – мы должны были прибыть в космопорт Мохаве двадцать шестого июня, всего через две недели. Пора было выбрать, что взять с собой. Каждому позволялось пятьдесят семь и шесть десятых фунта, о чем объявили лишь после того, как взвесили каждого из нас.
В брошюре говорилось: «Завершите все свои земные дела, словно собираетесь умереть». Легко сказать. Но когда умираешь, с собой ничего не возьмешь, а тут такая возможность – пятьдесят семь с небольшим фунтов.
Вот только вопрос: пятьдесят семь фунтов чего?
Своих шелковичных червей я отдал в школьный кабинет биологии, как и змей. Дак хотел забрать мой аквариум, но я ему не позволил – он дважды заводил рыбок, и оба раза они умирали. Я поделил их между двумя товарищами по отряду, у которых уже были рыбки. Птиц я отдал миссис Фишбайн с нашего этажа. Кота или собаки у меня не было; как говорит Джордж, девяностый этаж не слишком подходящее место для младших сограждан – так он их называет.
Я занимался уборкой, когда вошел Джордж.
– Что ж, – заметил он, – впервые могу зайти в твою комнату без противогаза.
Я пропустил его слова мимо ушей – Джордж всегда так говорит.
– Все еще не знаю, как поступить. – Я показал на груду на моей кровати.
– Сделал со всего микрофильмы?
– Да, со всего, кроме этой фотографии.
Это было кабинетное стереофото Энн, весившее около фунта и девяти унций.
– Возьми ее, конечно. Такова жизнь, Билл, – придется путешествовать налегке. Мы первопроходцы.
– Не знаю, что выбросить.
Похоже, вид у меня был мрачный, поскольку отец сказал:
– Хватит себя жалеть. Мне, к примеру, пришлось отказаться от нее – и, поверь, это весьма тяжко. – Он показал свою трубку.
– Почему? – спросил я. – Трубка не так уж много весит.
– Потому что на Ганимеде не выращивают табак и не импортируют его.
– Ох… Слушай, Джордж, все бы ничего, если бы не мой аккордеон. Не знаю, что и делать.
– Гм… Тебе не приходило в голову включить его в список предметов культурного назначения?
– То есть?
– Прочитай мелкий шрифт. Одобренные предметы культурного назначения не включаются в персональный лимит багажа. За их доставку платит колония.
У меня никогда не возникало мысли, что я могу оказаться владельцем чего-то подобного.
– Никто мне не разрешит, Джордж!
– Попытка не пытка. Зачем сразу сдаваться?
Два дня спустя я предстал перед комиссией по науке и культуре, пытаясь доказать свою ценность. Я сыграл «Индейку в соломе», «Опус 81» Неру и вступление к «Заре XXII века» Моргенштерна в аранжировке для гармоники, а затем выдал на бис «Зеленые холмы Земли».
Меня спросили, люблю ли я играть для других, после чего вежливо проинформировали, что о решении комиссии сообщат позже. Примерно через неделю я получил письмо, в котором мне велели передать аккордеон в службу доставки аэродрома Хэйворд. Меня признали «культурной ценностью»!
За четыре дня до старта отец вернулся домой рано – он закрывал свою контору – и спросил меня, не найдется ли у нас чего-нибудь особенного на обед, поскольку мы ждем гостей. Я ответил, что, скорее всего, да – судя по моим записям, у нас еще оставались пайки, которые нам все равно пришлось бы вернуть.
– Сынок… – Он в замешательстве посмотрел на меня.
– Да, Джордж?
– Помнишь тот пункт в правилах насчет семей?
– Ну… да.
– Так вот, ты был прав, но я кое-что от тебя скрывал и теперь должен признаться. Завтра я женюсь.
В ушах у меня зашумело. Слова отца застигли меня врасплох – даже если бы он дал