Эдриан, волосы которого уже начали подсыхать, подошел к столу шефа с пачкой меморандумов, докладных записок, директив и тому подобного бумажного хлама и принялся объяснять, что и как он рассортировал и что в итоге оставил, а что, по его мнению, следует отправить в корзину. Глядя на ассистента, Кастон отметил и татуировку на предплечье, и сережку на языке — во времена, когда он пришел в ЦРУ, ничего подобного нельзя было и представить. Что ж, времена меняются, а вместе с ними приходится меняться и Управлению.
— Не забудьте отослать для обработки ежеквартальный отчет по форме 166, — напомнил Кастон.
— Супер, — ответил Эдриан. Молодой человек часто употреблял это слово, ассоциировавшееся в сознании Кастона с серединой века, но, очевидно, получившее новую жизнь. В данном случае оно могло означать что-то вроде «Я слышал, что вы сказали, и принял к сведению». Возможно, оно означало нечто меньшее, но определенно не большее.
— Относительно утренних входящих... Что-нибудь незаурядное? Нестандартное?
— Голосовое сообщение от заместителя начальника разведки, Калеба Норриса? — В голосе Эдриана послышалась вопросительная интонация, которой современная молодежь нередко прикрывала утверждения.
— Вы меня спрашиваете?
— Извините. Нет, конечно, не спрашиваю, а сообщаю. У меня такое чувство, что оно вроде как срочное.
Кастон откинулся на спинку стула.
— Вы это чувствуете?
— Да, сэр.
Кастон посмотрел на ассистента так, как энтомолог мог бы смотреть на редкое насекомое.
— И вы... собираетесь поделиться со мной своими чувствами. Интересно. Скажите, я ваш брат, родитель, родственник? Мы с вами приятели? Или, может, я ваша супруга или подружка?
— Мне показалось...
— Нет? Просто проверяю. В таком случае — и давайте договоримся на будущее, — пожалуйста, не рассказывайте мне о том, что вы чувствуете. Мне важно только то, что вы думаете. Что знаете. Что предполагаете. А вот то неясное, неопределенное, что называется чувствами, оставьте себе. — Кастон помолчал. — Извините. Я не задел ваши чувства?
— Сэр, я...
— Не отвечайте, Эдриан. Это был риторический вопрос.
— Спасибо за науку, сэр. — Легкая улыбка скользнула по губам молодого человека, но так и не задержалась. — К сведению принял.
— Но вы говорили что-то. О нестандартных входящих сообщениях.
— Да, из офиса заместителя директора. Под желтым кодом.
— Вы здесь не первый день, Эдриан, и должны знать, что желтого кода в ЦРУ нет.
— Извините, не желтый. Канареечный.
— Который означает... что?
— Который означает... — Ассистент на секунду задумался. — Внутренний инцидент, предполагающий нарушение режима безопасности. Следовательно, к ЦРУ отношения не имеет. Проблемой должны заниматься другие правительственные агентства. Следующий пункт назначения — мусорная корзина.
Кастон коротко кивнул и принял ярко-желтый конверт. Цвет оскорблял его чувство вкуса — яркий, кричащий, как какая-нибудь тропическая птица... канарейка. Он сам сломал печать, надел очки для чтения и быстро пробежал взглядом по отчету. Под нарушением режима безопасности в данном случае подразумевался побег заключенного. Пациент № 5312, обитатель особо секретного медицинского учреждения.
Странно, подумал Кастон. Почему не указано имя пациента? Он перечитал отчет, чтобы посмотреть, где именно это случилось.
Психиатрическая клиника Пэрриш-Айленда.
Он положил отчет на стол.
Звоночек. Тревожный звоночек.
* * *Эмблер пробился через полосу дремлющей прибрежной растительности — несколько ярдов лебеды, восковницы и еще какой-то травы с острыми, как полоски бумаги, стеблями, колючками и листьями, цепляющими и даже рвущими его промокшую одежду, — потом миновал безжизненную рощу карликовых деревьев. Поежился от порыва сырого, холодного ветра. В туфли набился песок, но Эмблер старался не обращать внимания на такие мелочи. Учитывая близость двух военных баз — военно-воздушной на севере и военно-морской на юге, — вертолеты могли появиться в любую минуту. Примерно в полумиле находится автострада № 64. Отдыхать некогда. Одинокий человек на открытой местности сразу привлекает к себе внимание.
Эмблер прибавил шагу и вскоре услышал полузабытый шум проносящихся машин. Дойдя до обочины, он отряхнул прилипшие к брюкам листья и песок, выставил руку с оттопыренным большим пальцем и изобразил улыбку. Мокрый, грязный, в странной форме... Рассчитывать оставалось только на улыбку.
Долго ждать не пришлось, и уже через минуту рядом с ним остановился грузовик с рекламой картофельных чипсов «Фрито-Лей». Водитель, курносый мужчина с бочкообразным животом, махнул рукой и открыл дверцу. Эмблер забрался в кабину.
На память пришли слова старого гимна: «Сюда нас вера привела».
Грузовик, легковушка, автобус — несколько пересадок, и вот он уже стоит на асфальте в пригороде столицы. Первым делом Эмблер поспешил избавиться от промокшей и выглядевшей неуместной формы. Зайдя в придорожный универмаг, он нашел отдел спортивной одежды, где и купил все, что надо, расплатившись кстати оказавшейся в карманах мелочью и переодевшись за кустиками самшита возле служебного входа. Времени рассматривать себя в зеркало не было, но Эмблер знал, что брюки цвета хаки, фланелевая рубашка и ветровка на «молнии» и есть то самое, во что облачаются тысячи американцев после рабочего дня в офисе.
Пятиминутное ожидание на автобусной остановке — Рип ван Винкль возвращается домой. Глядя в окно на меняющийся пейзаж, Эмблер поймал себя на том, что как-то незаметно превратился из действующего лица в зрителя. Так бывает всегда: на каком-то этапе выработанные организмом гормоны стресса расщепляются, и тогда возбуждение или страх уступают место оцепенению, ступору. Именно это и случилось сейчас с ним. Мысли разбежались. В памяти снова зазвучали голоса из недавнего прошлого; перед глазами встали лица тех, кого он видел в последние месяцы.
* * *Последним из наблюдавших его психиатров был высокий сухощавый мужчина лет пятидесяти с небольшим, в очках с черной оправой. Волосы на висках поседели, а длинная, по-мальчишески падающая на лоб русая прядь только подчеркивала, как далек он в действительности от беззаботной юности. Впрочем, глядя на него, Эмблер видел не только это.
Он видел человека, который, защитившись аккуратно пронумерованными папками и фломастерами (шариковые ручки, так же как и карандаши, считались потенциально опасным оружием), на самом деле ненавидит и презирает свою работу и место, где работает, потому что здесь, в закрытом правительственном учреждении, на первом плане не лечение, не исцеление пациента, а секретность. Почему он