Вскоре после этого некий странствующий священник привел девятилетнего Джона в приют и оставил там под присмотром требовательного, но справедливого директора Стаунтона. Через два года Стаунтон отбыл вслед за мечтой — спасать души индейцев-язычников, — а его место занял Эбен Осли, прибывший по назначению из старой доброй Англии.

Стоя с Джоном Файвом у дверей кузницы и глядя, как город постепенно начинает входить в рабочий ритм нового дня, а его жители стремительно плывут по течениям своих жизней, словно рыбы в реке, Мэтью потупился и осторожно, взвешивая каждое слово, произнес:

— Когда мы виделись в последний раз, ты обещал подумать о моей просьбе. — Мэтью заглянул молодому человеку в глаза. Ответ читался в них легко, как в раскрытой книге, но не спросить он не мог: — Ты подумал?

— Подумал, — буркнул Джон.

— И?

Джон болезненно поморщился и опустил взгляд на костяшки своих кулаков, которыми он помахивал в воздухе — словно вел в ту минуту некий внутренний бой. Мэтью понимал, что так оно и есть, но вынужден был упорствовать:

— Мы с тобой прекрасно знаем, что нужно делать. — Ответа не последовало, и Мэтью копнул глубже: — Он решил, будто ему все сойдет с рук. Будто никому нет дела. Да-да, вчера я с ним встречался. Он каркал, как безумец, твердил, что у меня ничего нет, иначе я давно пошел бы к судье. Ты ведь знаешь, что они с главным констеблем регулярно играют в карты. Без доказательств у меня ничего не выйдет, Джон. Нужен человек, который осмелится все рассказать.

— Человек тебе нужен, — с легкой горечью в голосе произнес Джон.

— Майлс Ньюуэлл с женой переехали в Бостон, — напомнил Мэтью. — Вообще-то, он был готов дать показания и почти дал, но теперь его нет. Остался только ты.

Джон молчал, все еще стискивая кулаки и пряча глаза.

— Натан Спенсер в прошлом месяце повесился, — сказал Мэтью. — Двадцать лет ему было, а он так и не забыл…

— Про Натана я отлично знаю. Тоже на похороны ходил. И я часто его вспоминаю, ей-богу, он же сюда наведывался с разговорами, вот как ты. Скажи мне правду, Мэтью… — Он наконец обратил на него взор — одновременно исполненный страдания и жаркий, как пламя в кузнечном горне. — Кому прошлое покоя не давало — ему… или тебе?

— Нам обоим, — честно ответил Мэтью.

Джон тихо хмыкнул и вновь отвернулся:

— Мне его очень жалко. Он хотел забыть, жить дальше… да только ты ему не дал, верно?

— Я понятия не имел, что он хочет наложить на себя руки.

— А он, может, и не хотел, пока ты не начал его донимать. Никогда об этом не задумывался?

Мэтью, безусловно, задумывался, однако мысли эти упорно гнал: глядя утром в зеркало для бритья, он не мог признать, что именно его просьбы свидетельствовать против Эбена Осли перед судьей Пауэрсом и главным прокурором Джеймсом Байнсом привели к тому, что Натан решил перебросить веревку через балку на чердаке, а потом затянуть петлю у себя на шее.

— Натан был болен, — продолжал Джон Файв. — Душой слаб. А ты, раз такой умный, мог бы и догадаться.

— Вернуть его не под силу ни мне ни тебе, — ответил Мэтью совсем не тем тоном, каким хотелось: он будто решительно отказывался брать на себя ответственность. — Мы должны завершить нача…

— Мы? — сдвинул брови Джон; Мэтью знал, что его гневом не следует пренебрегать. — Кто это — мы? Я не говорил, что твои дела меня интересуют. Просто слушал твою болтовню, только и всего. Ты же у нас теперь такой важный, образованный и говоришь так складно! Да на одном красноречии далеко не уедешь.

Мэтью, как водится, решил взять почин на себя:

— Согласен. Хватит разговоров. Пора переходить к делу.

— О как! Пора и на мою шею петлю накинуть, да?

— Вовсе нет.

— А именно так оно и выйдет. Я вешаться не собираюсь, не думай. Но жизнь ты мне порушишь — и ради чего? — Джон Файв сделал глубокий вдох и мотнул головой, а потом заговорил тихо, почти безнадежно: — Осли прав. Всем плевать. А ежели ты вздумаешь на него наговаривать, никто тебе не поверит. Слишком много у него друзей. Слишком много денег он спустил за игорными столами, чтоб его теперь бросили за решетку или прогнали из города. Кредиторы не позволят. И даже если я все расскажу или кто другой расскажет, нас почтут за безумцев или одержимых, а то и… ну, не стану говорить, что со мной может статься.

— Если ты боишься за свою жизнь, судья Пауэрс…

— Все треплешь, треплешь языком, — сказал Джон Файв и грозно пошел на Мэтью (тот было решил, что давняя дружба двух приютских сирот может закончиться для него переломом челюсти), — а сам и слушать никого не желаешь. — Он вдруг прекратил наступление и бросил взгляд на улицу: мимо ходили джентльмены и дамы, проехала повозка, дети со смехом носились друг за дружкой, словно у них не жизнь, а сплошное веселье. — Я сделал Констанции предложение. Поженимся в сентябре.

Джон уже год как был влюблен в Констанцию Уэйд, — Мэтью это знал, но никогда не думал, что другу хватит смелости предложить ей руку и сердце. Она ведь была дочкой сурового проповедника в черных одеждах, Уильяма Уэйда: говаривали, даже птицы перестают петь, стоит ему обратить на них свой немигающий святой взор. Мэтью, бесспорно, обрадовался за Джона. Констанция была девушкой миловидной, с живым и бойким умом. Однако он понимал, что это означает для их дела.

Джон помолчал с минуту, и Мэтью тоже решил придержать язык. Наконец его друг молвил:

— Филип Кови. Беседовал с ним?

— Да. Получил решительный отказ.

— А Николас Робертсон? А Джон Гальт?

— К обоим я подходил — и не по разу. Оба отказались.

— Так чего ж ты ко мне прилип, Мэтью? Почему возвращаешься?

— Потому что я знаю, какая у тебя была судьба. Еще до Осли. Как индейцы на твою деревню напали, а новый хозяин по кабакам тебя таскал и заставлял плясать на потеху публике… Сколько ты снес унижений, бед и ужасов. Вот я и решил, что ты захочешь поквитаться. Отправить Осли туда, где ему и место.

На это Джон Файв ничего не ответил, и на лице его не отразилось никакого чувства.

Мэтью твердо произнес:

— Я думал, ты захочешь свершить правосудие.

Тут, к удивлению Мэтью, на лице Джона все же появился какой-то намек на чувство. То был призрак многозначительной улыбки или, если точнее, осознания.

— А в правосудии ли дело? Может, ты просто хочешь, чтобы я опять сплясал, только уже под твою дудку?

Мэтью раскрыл рот и хотел самым пылким образом возразить Джону, однако тот его остановил.

— Прошу, выслушай меня, Мэтью, и пойми, что я пытаюсь сказать, — тихо проговорил он. — Осли тебя ни разу