Нет, возразила она, ведь Вокс предназначен для путешествий в неблагоприятной или меняющейся среде по всему Кольцу Миров. Все миры в Кольце обитаемы, но условия на планетах разные. Источники продовольствия на архипелаге пришлось защитить от изменений в продолжительности дня, от смены сезонов и больших температурных скачков, от ультрафиолета и радиации. Длительное время поддерживать сельскохозяйственное производство на открытом воздухе было бы невозможно — все равно, что выращивать урожай на борту воздушного судна. Цветущий вид здешних лесов объясняется тем, что на протяжении большей части последнего столетия Вокс находился в благоприятных климатических условиях. («Если мы отправимся на Землю, это может измениться», — заметила Трэя.) Первоначально эти острова представляли собой голые глыбы искусственного гранита; почвенный слой наращивался веками, со временем на нем стали произрастать культурные растения, прижились и пошли в рост занесенные естественным путем семена с островов и континентов двух соседних миров.
— А мы можем спуститься вниз, на обрабатываемые земли?
— Не исключено. Только это было бы неразумно.
— Почему? Ваши крестьяне — опасный народ?
— При неработающей Сети — возможно. Это трудно объяснить, но Сеть действует и как механизм общественного контроля. Пока ее не восстановят, нам лучше избегать неискушенных толп.
— Крестьянство, спущенное с поводка, проявляет склонность к буйству?
— Я удостоился ее презрительного взгляда.
— Пожалуйста, не торопись с умозаключениями о вещах, которых не понимаешь.
Она поправила свою ношу на плечах и ушла на несколько шагов вперед, оборвав разговор. Я спустился следом за ней с холма и снова оказался под тенистым пологом леса. Чтобы определить, сколько мы прошли, я искал взглядом черные башни, выходя на открытое место. По моим прикидкам, через день-другой мы могли добраться до побережья.
Днем погода испортилась: собрались тяжелые тучи, налетел порывистый ветер, то и дело припускал дождь. Мы упорно шли вперед, пока не начало темнеть. Наконец нашли дерево с густой кроной и устроились на ночлег, натянув между ветками над головой тент из непромокаемой ткани. Мне удалось развести небольшой костер.
С наступлением ночи мы устроились под своей утлой крышей. Пахло дымком и мокрой землей, я разогревал ужин, Трэя мурлыкала себе под нос песенку — ту же, что в полете, перед тем, как нас подбили. Я опять задал ей вопрос, откуда она знает популярную мелодию десятитысячелетней давности.
— Она входила в программу моей подготовки. Извини, я не знала, что она будет тебя раздражать.
— Эта песенка меня совсем не раздражает. Я услышал ее впервые в Венесуэле, ожидая танкера, на котором должен был работать. Там в маленьком баре звучали американские мелодии. А ты где могла ее слышать?
Ее взгляд был направлен поверх костра в густую тьму леса.
— Она звучала с файл-сервера в моей спальне. Родителей не было дома, я сделала звук громче и пустилась танцевать.
Мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать ее ответ.
— А где вы жили?
— В Шамплейне.
— Шамплейн?..
— Штат Нью-Йорк, недалеко от канадской границы.
— Это что же, на Земле?!
Она странно на меня посмотрела, ее глаза расширились, она прикрыла ладонью рот.
— Трэя, ты в порядке?
Конечно же, нет. Она схватила свой рюкзак, порывшись в нем, достала лекарственный дозатор и прижала его к руке.
Отдышавшись, она проговорила:
— Мне очень жаль. Я совершила ошибку. Пожалуйста, не спрашивай меня больше о таких вещах.
— Может, все же лучше, если ты объяснишь мне, что к чему?
— Только не сейчас.
Она улеглась поближе к костру, поджала колени и закрыла глаза.
* * *
К утру дождь прекратился и сменился туманом. Ветер стих, но за ночь успел сбросить с веток достаточно спелых плодов, чтобы мы смогли позавтракать.
Облачность мешала разглядеть столб дыма, поднимавшийся над Вокс-Кором, но две из четырех черных башен находились так близко от нас, что могли служить ориентиром. Постепенно туман рассеялся, а к полудню растянуло и тучи, и мы услышали шум моря.
При свете дня Трэя разговорилась — наверное, повлияли медикаменты, которые она себе ввела, опять две ампулы. Видимо, они заменяли ей потерянную «Сеть» — тогда я не знал еще, чем она была для Трэи. Тем не менее ее самочувствие ухудшалось, это тоже было очевидно. Как только мы свернули лагерь, она принялась болтать, причем это был не столько разговор, сколько нервный и рассеянный монолог — в былые времена, в совсем других краях, я бы назвал его «кокаиновым». Я слушал ее, не перебивая, хотя половина из того, что она говорила, была для меня бессмыслицей. В те редкие моменты, когда она умолкала, шум ветра в кронах деревьев казался особенно громким.
Она рассказала, что родилась в рабочей семье в далеком подветренном углу Вокс-Кора. У ее матери и отца были нейронные интерфейсы, благодаря которым обоим оказались доступны десятки квалифицированных профессий в сфере «управления инфраструктурой и внедрения новых технических средств». Каста, к которой они принадлежали, была ниже «менеджерской», зато они гордились своей универсальностью. Трэю с рождения готовили к работе в группе психотерапевтов, ученых и врачей, чьей единственной задачей было взаимодействие с выжившими, которых подбирали в экваторианской пустыне. В качестве «терапевта-связного», приставленного лично ко мне (и знавшего ровно столько, сколько можно было извлечь из метрик — имя и дату рождения, а также то обстоятельство, что я исчез в Арке Времени) она должна была владеть разговорным английским, который был в употреблении еще десять столетий назад.
Язык она выучила благодаря Сети. Но Сеть дала ей гораздо больше словаря, целую вторую личность — набор имплантированных воспоминаний, синтезированных из документов двадцать первого века и передаваемых из интерактивного узла, подключенного к ее спинному мозгу сразу после рождения. Она называла свою вторую личность «имперсональной» — не просто внедренным в нее лексиконом, а целой жизнью, с соответствующим контекстом мест и людей, мыслей и чувств.
Основным материалом для создания этой имперсональной личности послужила женщина по имени Эллисон Пирл, родившаяся в Шамплейне, штат Нью-Йорк, вскоре после конца Спина. Дневник Эллисон сохранился в качестве исторического документа, и Сеть синтезировала из записей этого дневника имперсону для Трэи.
— Когда мне нужно какое-то английское слово, я беру его у Эллисон. Она обожала слова и любила их записывать. Скажем, слово «апельсин». Это фрукт, которого я никогда не пробовала и даже не видела, а Эллисон любила апельсины. От нее я получила слово и понятие — нечто округлое и яркое, апельсинового цвета, вот только вкус его мне неизвестен… Но подобные воспоминания опасны. Их приходится держать под контролем. Без нейронных сдержек Сети личность Эллисон начинает давать метастазы. Место моих собственных воспоминаний занимает ее память. Это… сбивает меня с толку. Дальше будет только хуже. Препараты помогают, но только на время…
Трэя много чего наговорила. То, что я понимал, звучало как будто убедительно. Я ей верил, поскольку голос ее звучал очень