Долгое время после того, как был разрушен заговор Регала, я провел в постели в Горном Королевстве. Но настало утро, когда я проснулся и понял, что моя долгая болезнь наконец отступила. Баррич решил, что я достаточно здоров для того, чтобы начать долгое путешествие домой, в Шесть Герцогств. Принцесса Кетриккен и ее свита уехали в Баккип несколько недель назад, когда погода была еще хорошей. Теперь зимние дожди уже душили самые высокие области Горного Королевства. Если бы мы в самое ближайшее время не покинули Джампи, то были бы вынуждены зимовать там. В это утро я проснулся рано и укладывал оставшиеся вещи, когда начался первый приступ мелкой дрожи. Я решительно пренебрег им. Я просто ослабел, сказал я себе, и еще не завтракал, а кроме того, возбужден предстоящим путешествием. Я надел то, что приготовила Джонки для нашей долгой поездки через горы и равнины. Для меня она принесла длинную красную рубашку, подбитую шерстью, и зеленые стеганые штаны, окаймленные красным у пояса и манжет. Сапоги были мягкими и почти бесформенными, пока я не натянул их на ноги. Они напоминали мешки из мягкой кожи, отороченные мехом, и закреплялись на ноге длинными кожаными полосками. Моим дрожащим пальцам было нелегко завязать их. Джонки сказала нам, что эти сапоги идеально подходят для сухого горного снега, но лучше их не мочить.
В комнате было зеркало. Сперва я улыбнулся своему отражению. Даже шут короля Шрюда не одевался так ярко. Но в контрасте с веселой расцветкой одежды мое лицо было еще более худым и бледным, отчего глаза казались слишком большими, а жесткие черные волосы, остриженные на время болезни, торчали, как шерсть у собаки на загривке. Моя болезнь иссушила меня. Но я сказал себе, что наконец отправляюсь домой. И отвернулся от зеркала. Когда я упаковывал несколько маленьких подарков, которые выбрал, чтобы отвезти домой друзьям, слабость усилилась.
В последний раз Баррич, Хендс и я сели позавтракать с Джонки. Я еще раз поблагодарил ее за все, что она сделала для моего выздоровления. Я взял ложку, собираясь приняться за кашу, и мою руку свело судорогой. Ложка упала. Я проводил ее глазами и упал вслед за ней.
Следующее, что я помню, — это темные углы спальни. Долгое время я лежал не двигаясь и не разговаривая. Состояние опустошенности сменилось пониманием того, что со мной случился еще один припадок. Он прошел; тело и разум снова подчинялись мне. Но я больше не хотел ими командовать. В пятнадцать лет, когда большинство людей только начинают входить в силу, я уже не мог доверить своему телу даже самую простую работу. Мое тело было разрушено, и я в ярости отказывался от него. Я люто ненавидел себя и искал способа выразить мое жестокое разочарование. Почему я не смог выздороветь? Почему я не поправился?
— На это потребуется время, вот и все. Подожди, пока пройдет полгода с того дня, как ты был отравлен. Тогда и оценивай себя.
Это была Джонки, целительница. Она сидела у огня, но ее кресло было задвинуто в тень. Я не замечал ее, пока она не заговорила. Она медленно поднялась, как будто зима заставила болеть ее суставы, подошла и встала у моей постели.
— Я не хочу превратиться в старика!
Она поджала губы:
— Раньше или позже, но тебе придется. Я, по крайней мере, очень надеюсь, что ты проживешь столько лет. Я стара, и мой брат, король Эйод, тоже. Мы не находим, что это такая уж тяжелая участь.
— Пусть мое тело станет телом старика, но только когда придет срок. Но так жить я не могу.
Она озадаченно покачала головой:
— Конечно можешь. Лечиться бывает скучно, но сказать, что ты не можешь так жить… Я не понимаю. Может быть, это различие наших языков.
Я набрал воздуха, чтобы заговорить, но в это мгновение вошел Баррич:
— Проснулся? Тебе лучше?
— Проснулся. Мне не лучше, — проворчал я. Даже мне самому это показалось ответом капризного ребенка.
Баррич и Джонки переглянулись. Она подошла к постели, похлопала меня по плечу и молча вышла из комнаты. Их очевидное спокойствие раздражало меня, и моя бессильная ярость возрастала, подобно приливу.
— Почему вы не можете вылечить меня? — требовательно спросил я Баррича. Он был обескуражен обвинительными интонациями в моем голосе.
— Это не так просто… — начал он.
— Почему? — я приподнялся в постели. — Я видел, как ты избавляешь животных от самых разных болезней. Лихорадка, сломанные кости, глисты, чесотка… Ты начальник конюшен, и я видел, как ты со всем этим справляешься. А почему ты не можешь вылечить меня?
— Ты не собака, Фитц, — тихо сказал Баррич, — с животным проще, когда оно серьезно заболеет. Иногда я применяю исключительные меры и говорю себе: «Что ж, если собака умрет, она, по крайней мере, не будет больше страдать. Смерть избавит ее от мучений». Я же не могу поступить так с тобой. Ты не собака.
— Это не ответ! В половине случаев стражники идут не к врачу, а к тебе. Ты вынул наконечник стрелы из раны Дэна. Ты разрезал ему всю руку, чтобы это сделать! Когда лекарь сказал, что нога Грейдин слишком воспалилась и ее придется отнять, она пришла к тебе, и ты спас ей ногу. А лекарь все время говорил, что заражение пойдет дальше, Грейдин умрет и ты будешь в этом виноват.
Баррич сжал зубы, пытаясь сдержаться. Будь я здоров, я бы остерегся его гнева. Но его терпимость ко мне в течение моей болезни сделала меня дерзким. Когда Баррич заговорил, голос его был тихим и сдержанным.
— Да, это было рискованно. Но люди, которые приходили ко мне, знали о риске. И, — он повысил голос, чтобы заглушить мои возможные возражения, — это были простые случаи. Я знал причину. Вынуть наконечник и древко стрелы и вычистить рану. Сделать припарку и выгнать гной