Трезвый он бывал хмур и неразговорчив, я его покрасневшие от ветра и непробудного пьянства глаза смотрели куда-то в сторону. Как ни старался Золотухин, ему не удавалось найти общий язык со странным этим парнем, который жил так, словно ничто на свете его не интересовало.

Неожиданно для всех Валька женился на худенькой и тихой Варваре, которая приехала в эти края недавно и была старше его года на два. Варвара заставила его устроиться на работу в изыскательскую партию и почти отучила пить, но никто в деревне, пожалуй, не поверил всерьез, что этот привыкший к легкому хлебу гуляка и буян в самом деле остепенился и вошел в полный разум, как это и полагается семейному человеку.

— Ничего, бабы, помяните мое слово, — говорила порой соседкам Золотухина Настасья, острая на язык молодуха, глядя, как Валька торчит на берегу, пока его жена полощет в реке застиранные серые рубахи. — Как волка ни корми, он все в лес глядит. Сейчас это он ее голубит, пока ему все внове, а там, что не по нем, ухватит за волосья да такую выволочку даст, только держите. Би- рючиный-то норов, он себя покажет, это уж как пить дать!

— Да хватит тебе, пустомеля, — пытался урезонить жену Золотухин. — Не видишь разве — совсем переменился человек. Что ж ему прошлым-то глаза колоть.

Но Настасья не обращала на мужнины слова никакого внимания и только подмигивала бабам, дружно жалевшим Варвару, которой, видно, некуда было совсем податься, раз она выскочила за такого непутевого и бесшабашного парня. Впрочем, Золотухин и не пытался особенно защищать Валентина, тем более, что тот и после женитьбы продолжал жить особняком, и можно было только гадать, насколько пришлась ко двору Таюрских тихая и всегда молчаливая Варвара, на лице которой никому в Осиновке не удавалось увидеть и подобия улыбки. Михайловна, Валькина мать, сдержанно хвалила свою невестку, а та никогда не жаловалась на мужа, хотя он и бывал теперь дома очень редко, разъезжая по быстрой и порожистой реке на трескучей изыскательской моторке.

Разное говорили в Осиновке про эти валькины разъезды, которые прекратились лишь с поздним осенним ледоставом, и тем более, что в последнее время начальник изыскателей Сергей Николаевич Ромин слишком уж зачастил в покосившийся от времени дом Таюрских. Иногда он даже оставался там ночевать, и тогда свет в валькином окне не гас порой до первых петухов. Начальник, человек лет тридцати, с жесткими черными усами и начавшей курчавиться бородой, был приветлив и прост в обращении, и многие в деревне качали головами, гадая о причине такой дружбы совсем не похожих между собой людей. Но как бы там ни было, все в Осиновке сходились на том, что ничем хорошим для начальника изыскательской партии его близость с Таюрским кончиться не может.

Поэтому мало кого в деревне удивило, когда однажды Сергея Николаевича срочно вызвали в Москву, а Валька заявился домой расстроенный и сказал матери и жене, что он уволился с работы.

А на следующее утро по деревне поползли слухи, что вчера Валька, до крайности встревоженный и какой- то прибитый, обошел некоторые дома, разыскивая свою неизвестно куда пропавшую жену. Потом он выпросил у старика Орлова лошадь и в буран гонял в тайгу, откуда вернулся поздно вечером, ведя на поводу лошадь, всю мокрую, с тяжело ходившими боками и холкой, сбитой наспех затянутым седлом. Варвары с ним не было.

Читать в наступивших сумерках становилось все труднее, и Золотухин нехотя оторвался от газеты. Засветив керосиновую лампу, он подвесил ее над столом и вновь взялся за газету.

…Резкий, неожиданный стук в окно заставил Золотухина вздрогнуть. Он накинул полушубок и вышел на крыльцо. Там он увидел своего соседа эвенка, который тяжело и прерывисто дышал, облизывая языком пересохшие губы.

— Слышь-ка, Петрович, — охотник нерешительно топтался у порога, часто помаргивая обледеневшими ресницами, — что я тебе скажу… Я тут, однако, Варвару нашел. Мертвую.

— Чего? Как так мертвую?

Он шагнул к эвенку, но тот не успел ничего ответить, потому что в сенях загрохотало пустое ведро и на крыльцо вылетела Настасья.

— Ну, что я говорила? — Она подступила к мужу и уперла руки в крутые бока.

— Да погоди ты, — поморщился Золотухин.

Он потянул охотника в дом. Настасья вошла за ними, скинула телогрейку и продолжала:

— Мать-то валькина все глаза повыплакала. И куда, говорит, ее понесло, на ночь глядя? А только я так понимаю… — Округлив глаза, Настасья придвинулась к мужу. — Она над собой сделала что-то, не иначе.

— А может, Валька? — в груди у охотника что-то хрипело, как в испорченном механизме. Он покосился на свои валенки, начавшие оттаивать, и тронул Золотухина за плечо. — Ты как думаешь?

Не отвечая, Золотухин доверху застегнул полушубок. Толкнув плечом дверь, пропустил охотника вперед.

Всю дорогу шли молча. Хмурый Золотухин, заложив руки в карманы, широко шагал впереди, за ним спешил старый эвенк, а Настасья шла сзади, то и дело оглядываясь по сторонам.

В доме у Таюрских было тихо и сумрачно. Горький табачный дым наполнял небольшую комнату с низким потолком, остро тянуло кислым водочным перегаром. Мать Валентина неслышно возилась у плиты, а сам он, одетый и в сапогах, лежал на кровати и даже не повернул головы в сторону вошедших.

— А ну вставай, живо! — Золотухин подошел к Валентину и потряс его за плечо. — Говори, что еще натворил?

— Чего тебе? — Таюрский нехотя поднялся, спустив с кровати ноги.

— Как чего? — Стоявшая у двери Настасья всплеснула руками. — Еще спрашивает! Ты скажи лучше, что ты с Варей сделал, окаянная твоя душа!

— Ничего я не делал. — Валька покосился на мать. — Ну, дал ей разок… А вам-то что?

— Ты дураком не прикидывайся. — Золотухин хмуро взглянул на Валентина, потом перевел взгляд на его мать, вытиравшую фартуком уголки глаз. — Что у них случилось-то, не знаешь?

— Уходила я… — Михайловна виновато опустила голову. — Да вы не думайте, возвернется она. Чего не бывает между своими.

— Однако не вернется, — старый эвенк сказал это негромко, но все повернулись в его сторону. — Замерзла она…

— Валя, сыночек! — Михайловна медленно опустилась на стул у плиты. — Да что же это делается, господи!

— Что?.. Что ты сказал?.. — Валька шагнул было к охотнику, но остановился и провел рукой по лбу, на котором выступили капельки пота. Его потемневшие от табака пальцы слегка подрагивали…

Всю ночь Золотухин беспокойно ворочался с боку на бок, не в силах заснуть, а как только рассвело, поспешил на рацию и вызвал из района следователя.

Абашеев впервые видел вскрытие так близко. Закусив губы, следователь смотрел на усталое лицо покойной с лапками преждевременных морщинок и легкими тенями под глазами, на свисавшую с низкого стола худенькую руку, и его все