3. Дадли. Коричневая помесь стаффа и бульдога, выглядящий пугающе, потому что у него не хватает пол-уха, плюс некоторых зубов, одного глаза и клочка шерсти на боку. Мы думаем, он как-то подрался, и теперь он очень робкий.
Дадли отпрянул от Рамзи, трясясь. Против меня он, однако, ничего не имеет, и я почувствовала себя чуточку самодовольно, когда он разрешил мне его погладить.
И наконец мой любимец:
4. Мистер Мэш. С ним вы уже знакомы, но в тот день он был особенно дружелюбен, махал хвостом и перекатывался на спину, подставляя пузико. Думаю, Рамзи это тоже подкупило.
Люди в Сент-Вуфе тоже очень милые. Они все старше меня, но не относятся ко мне как к ребёнку. Ну, не считая Саскии Хеннесси, которая тоже меня старше – на целых восемь месяцев, – а обращается со мной так, будто мне лет пять, хотя она только выгуливает собак и собственного поста у неё нет.
Я кое-откуда знаю (от Элли Макдональд из школы), что мама Сасс платит ей, чтобы она была волонтёром и выгуливала собак, что, на мой взгляд, ужасно странно. Если тебе платят – это не волонтёрство. Помимо этого, мне кажется, Сасс вообще собак не очень любит.
В тот день она стояла у жёлоба для какашек, когда мы с Рамзи вошли туда с ведром, и я почувствовала, что настроение у меня слегка испортилось.
Жёлоб – это широкий прямоугольный туннель, он ведёт к огромной яме на улице, в которую отправляются все собачьи отходы. Поднимаешь крышку люка и выкидываешь туда какашки, а следом добавляешь активатор, превращающий их в компост, который викарий потом разбрасывает по своему огороду. (Я только недавно об этом узнала. А мы столько лет ели выращенные им овощи. Фу.)
Можете себе представить: двадцать пять собак производят много какашек, и выбрасывать их в жёлоб – единственное, что мне не очень нравится в Сент-Вуфе, хоть из-за Рамзи я и старалась этого не показывать.
Сасс – крупная девочка, она наша одноклассница, но выглядит лет на пятнадцать. У неё уже оформилась фигура, плюс двойной подбородок и круглое пузо. Она ужасно сильная и может поднять близнецов, Родди и Робина Ли, держа каждого под мышкой.
Когда я увидела её, в животе у меня что-то всколыхнулось, хотя она не то чтобы задирается (в начальной школе Марин-Драйв к задирам относятся с предельной строгостью), но всё-таки умудряется быть пугающей.
– Ого, смотрите-ка, кто заявился! – сказала она, уставившись маленькими глазками на Рамзи. – Вы так хорошо смотритесь, когда идёте вдвоём к алтарю!
Я натянуто улыбнулась ей, делая вид, будто нахожу её замечание забавным, но ничего не сказала – это, по моему мнению, обычно лучший выход. Сасс скрестила руки на груди и мотнула подбородком в сторону Рамзи.
– Ты что, в школьной рубашке? В выходной? Тебе разрешается переодеться, если ты не в курсе.
До сих пор я этого не замечала, но под великоватой курткой у Рамзи и впрямь была синяя школьная рубашка-поло. Он повёл плечами и пробормотал:
– Она чистая. И мне она нравится.
Сасс довольно грозная, и, когда я подняла крышку жёлоба для какашек, она сделала шаг вперёд и сказала:
– Смотри не упади.
От этих слов я вздрогнула, будто она собиралась меня столкнуть. Опрокидывая содержимое ведра в люк, я молчала. Рамзи, напротив, за словом в карман никогда не лезет.
– По крайней мере она бы туда влезла, – пробормотал он. «Рамзи, – подумала я. – Это лишнее».
– Чего-чего? Ты что, смеёшься над… – На середине предложения её перебил вошедший в комнату, потирая руки, викарий.
– А! Отличная работа, отличная работа! Руки, что убирали за собаками, благословлены в глазах Господа.
– Это из Библии? – уточнил Рамзи.
– Нет, нет – это я сам придумал, – ответил викарий.
Когда мы с Рамзи уходили, Сасс проводила нас сердитым взглядом.
Вот такая она. Знаете выражение «Если не можешь сказать ничего хорошего, то лучше промолчи»? Так вот у Сасс в голове оно будто перепуталось: «Если не можешь сказать ничего плохого, то лучше промолчи».
Именно из-за злого замечания Сасс Хеннесси шесть месяцев спустя и начался конец света. И если вы думаете, что я преувеличиваю, позвольте мне объяснить.
Видите ли, до недавних пор все собаки в Сент-Вуфе были здоровы. А теперь… что ж, теперь нет.
И это всё из-за меня.
Глава 11
В последние пару лет кругом только об этом и говорят: Риск Передачи Заболевания. В школе вечно твердят – РПЗ то, РПЗ сё. Что в этом хорошего, так это то, что стоит кашлянуть в классе – и тебя немедленно отправляют домой.
В прошлом году у дверей каждого класса начальной школы Марин-Драйв повесили по диспенсеру с антисептиком для рук. Думаю, это стало новым законом.
Так что одна из моих задач в Сент-Вуфе – следить за санитарными ковриками и антисептиками для рук в карантинной зоне. Санитарные коврики – это влажные пористые коврики, об которые нужно вытирать ноги, когда входишь в карантинную зону и выходишь из неё, а карантинная зона – это место, где содержатся больные собаки.
В общем, всё это случилось через несколько дней после нашего первого визита к доктору Преториус в Купол.
Сначала я налила дезинфектант на санитарные коврики, а потом пошла в карантинную зону проведать Дадли: у него болел живот. Он оказывался там не впервые, так что я не особо волновалась. Если помните, он успел пожевать на пляже дохлую чайку, и я думала, что это всё могло быть из-за неё.
Он сидел за заборчиком из рабицы, доходившим мне до подбородка. У входа стояли резиновые сапоги и перчатки, которые я надела, прежде чем войти. Дадли слабо завилял своим хвостиком крючком.
– Привет, смешной старикан! – сказала я. – Тебе лучше? – Обычно я позволяла Дадли облизать мне лицо, но с собаками в карантине это запрещено, так что я просто почесала его по пузику. В резиновых перчатках вышло не так хорошо, но ему, кажется, понравилось.
Несколько дней назад на него приезжала посмотреть одна семья: они, возможно, собирались забрать его себе, но, думаю, сочли его слишком уж страшненьким.
«Девчушке он показался милым, – сказал викарий, – и она сказала своей маме что-то на китайском. Потом они долго разговаривали, я не понял о чём – только папа показывал на глаз Дадли, на зубы и на ухо, а потом они ушли».
Бедный уродец Дадли! Я подумала, как маленькая китайская девочка влюбилась в него, а потом её папа сказал, что он чересчур странный.
В глубине души, однако, я почувствовала огромное