Моя жизнь безвозвратно изменилась в день, когда я превратилась в пиксель, лучом долетевший до спутника и назад, разорвавшийся в гостиных, спальнях, жизнях. Моей работой было на время отвлечь тебя от проблем, заставить чувствовать сострадание, вообще заставить чувствовать. Я серьезно относилась к работе. Но, как и в большинстве культов, как женщина, я воспринималась в качестве объекта обладания. Меня продали ради удовольствия публики. Давно запрограммированные мужчины (и женщины) зарабатывали, продавая мою грудь, мою кожу, мои волосы, мои эмоции, мое здоровье, мою жизнь. Меня не воспринимали всерьез и не уважали. Ни бо́льшая часть общества, и конечно, ни голливудская секта с ее массово эксплуатируемым комплексом Мадонны/Шлюхи.
Представь, что твоя ценность в компании, где ты работаешь, определяется количеством семени, извлеченным из безымянного множества мужчин. Ведь ты знаешь, если странные мужички мастурбируют под твои фильмы, ты чего-то стоишь. Как будто про проститутку говорят, да? Ты недалеко ушла.
Представь, что каждое слово, вылетающее из твоего рта почти семнадцать лет, день за днем, месяц за месяцем, точка зрения за точкой зрения, раз за разом, написано за тебя узколобой особью мужского пола. Это за гранью, это глубоко ненормально.
У меня ушло много времени на понимание того, что я была частью другой секты, так как я была слишком занята проживанием жизни других людей, а не своей. Рассказывая историю собственной жизни, я возвращаю ее себе.
Но начнем сначала, правда?
В каменном амбаре крошечного провинциального итальянского городка Гертальдо в руках слепой повитухи, как говорят, я появилась на свет. Есть американская поговорка: «Закрой дверь! Ты в амбаре родилась?» Пожалуй, я не обязана закрывать дверь, если я не хочу. Имею право. Полагаю, иногда ты заклеймен странностью при рождении, и это мой случай.
Амбар стоял во владениях герцога Зоагли, известного как герцог Эммануэль, который передал имущество и земли Божьим детям, войдя в их секту. Его сестра Роза Арианна жила на его территории и ненавидела членов Детей Бога по соседству. Родители назвали меня в ее честь, Роза Арианна, думаю, чтобы она меня полюбила. Не вышло.
Там на покатых холмах близ Флоренции царила неописуемая красота, темно-зеленые кипарисы и серебряно-зеленые оливы, виноградники и фруктовые сады, огромные терракотовые кувшины, в которых цвела герань. Пожалуй, если приходится быть в секте, то такое место не хуже иных прочих.
Нет, лучше, особенно в раннем детстве. Я видела красоту и знала, что она была необычайной в своей буйности. Я льнула к природе, чтобы сбежать от того, где родилась. В конце концов, меня всегда тянуло к формам, цветам, светлым узорам, и итальянская провинция преследовала меня всю жизнь, но в хорошем смысле.
С раннего детства я помню, что много слышала о жутком старике «Моисее» Давиде Берге, нашем бесстрашном главе Божьих детей. Он присылал свои указания в форме карикатурных брошюр «Письма Мо». Что бы Моисей Давид ни писал, все выполнялось. Каждый раз письмо приравнивалось к слову правителя вселенной. (Примерно как руководитель студии в Голливуде.) И я думаю, как самопровозглашенный пророк Моисей Давид оказался Королем подонков. Но не все об этом знали. Некоторые никогда не узнают.
Я помню много волосатых ног, мужских и женских, как в мультфильмах, где ты видишь только ноги взрослых, потому что ты ребенок. Я помню много песен, молитв, аплодисментов и щелчков. Да, щелчков. Мне рассказывали, что приходилось сидеть на полу весь день и учиться щелкать пальцами, или Бог не научит меня водить машину, когда мне будет шестнадцать. Я не понимала ничего ни про шестнадцать, ни про вождение, но даже тогда я могла определить щелканье пальцами как ключ к чему-то абсурдному.
Одним вечером женщина в белой рубахе, похожая на привидение, зашла в комнату, где сидела я. Она походила на тень со свечой в руках – не было электричества. На улице разыгралась непогода, и я помню, как деревянные ставни стучали по старому стеклянному окну. Я волновалась, что они разобьют окно, но теперь мое внимание отвлекала женщина в белом, сидящая у моих ног. Ветер выл в трещинах камня, и ее было плохо слышно. Ветер утих, она посмотрела мне в лицо и сказала: «Ты впустила Господа в свое сердце?»
Я села, посмотрела на нее, тщательно подумала и покачала головой в знак отрицания.
Женщина щипает меня за ногу и выкручивает кожу. Я не собираюсь плакать, потому что я знаю, что она этого добивается. За такой отказ следовало наказание. Телесные наказания, пощечины, шлепки, потому что «Учи, пока поперек лавки укладывается, а во всю вытянется – не научишь». Она выкручивает сильнее. Я закусываю губу и не плачу. Я пристально смотрю в ответ, полна тихого отрицания.
Женщина говорит снова, на этот раз на немецком: «Hast du Gott in dein Herz gelassen?[1]»
Я думала и отвечла: «Нет. Не сегодня. Попробую завтра».
Она дает мне пощечину. Сильно.
Даже в том нежном возрасте я осознавала, что если я приглашу его в свое сердце, он будет их богом. Он перестанет быть моим богом, которого я бережно охраняла. И их бог был жесток. Их проповеди не несли смысла, действия противоречили словам. Я не хотела жить в такой реальности.
Позже моя младшая сестра Дейзи убеждала меня просто отвечать «да», что было бы легче, но я продолжала получать наказания. Я была, как предсказало имя, колючкой, а сестра – маленькой светловолосой милашкой. Я смотрела на нее и не понимала, как она попала на свой путь и как она не могла понять, куда идет. Странное чувство – расти за этими стенами и слушать, что тебе не место во внешнем мире и знать, что в стенах тебе тоже нет места.
Когда та женщина или иная, или мужчина – все незнакомцы, возвращались вечер за вечером, я повторяла заготовленный ответ: «Нет, нет, я не впустила Господа в сердце».
«Пощечина».
Одним вечером я услышала шепот женщины на немецком и звук ее шагов. Я знала, что мне снова будет больно.
«Нет».
«Пощечина».
Когда она ушла, я увидела, что она оставила на матрасе Библию – все дети спали на тонких оранжевых или пластиковых голубых матрасах. Я спрятала ее Библию за шкафчиком. Каждый день я вырывала из нее по странице, клала кусочек в рот, пережевывала, добавляла еще кусочек и выплевывала слюнявыми каплями. Затем я лепила из комочков Библии крошечных животных. Я прятала их за шкафчиком и время от времени навещала, когда была минутка. Вот мои игрушки, наполовину слюна, наполовину Иисус.
Я представляла себе, что, пережевывая их Бога, я, возможно, могла ответить «Да, я впустила его». Может быть, они перестали бы меня наказывать.
Удары и толчки передавали сообщение, что нельзя быть небезупречной. В возрасте примерно четырех лет у меня вскочила бородавка на большом пальце. Я ковыляла по длинному коридору, когда одна из дверей открылась. Я помню луч света и летящие пылинки. Мужчина с косматыми светлыми волосами поднял меня, посмотрел мне на руку и сказал: «Безупречность во всем». Он взял бритву, одним движением резанул мне по руке и, подмигнув, поставил на пол. «Безупречность во всем», – повторил он и закрыл дверь, оставив меня в коридоре. Я не плакала, я лишилась дара речи. Кровь текла по руке, и я закапала весь