Центральная Россия, 1980-е годы н.э.

Читатель знакомится с несколькими милыми людьми, работа которых – нюхать и даже пробовать на вкус не слишком приятные субстанции, а также узнаёт, что трупам порой тоже требуются любовь и нежность.

Гаже всего, когда насилуют. Особенно если малолеток. Это уж совсем никуда не годится дело! Это, можно сказать, ЧП областного масштаба. И внеплановый головняк для всего местного начальства. Накрывшийся медным тазом отгул бесил неимоверно.

– Лучше бы он ее просто угомонил наглухо, – словно читая мысли, пробурчал Стрижак и пригладил уши. Он все время приглаживал уши, когда волновался. Уши у него были примечательные. Прямо выдающиеся уши. Тень на потолке служебного «газика», как от Чебурашки, страдающего водянкой головного мозга – потому что башка тоже немаленькая. Многомудрая башка «угла» – начальника областного угрозыска.

– А кто обнаружил-то? – лениво протянул Артем, наблюдая, как здоровенные клешни водителя Сереги тискают пеструю проволочную оплетку баранки, похожую на змеиное тело. – Змея-баранка была с норовом – проворачивалась тяжело, порываясь все время выскользнуть из похожих на сардельки пальцев. Но Серега душил и укрощал змееруль, как Лаокоон, украшенный за эпические подвиги сержантскими звездочками, самоотверженно борясь с тяжелыми дорожными условиями: за пределами маленькой, скупо освещенной милицейской машины колобродила склизкая осенняя мразь. «Впрочем, в наших краях круглый год – тяжелые дорожные условия, – подумал Артем. – Какие дороги, такие и условия». Ему вдруг почудилось, что ментовский «козел» превратился в хронокапсулу, которая работает «наоборот»: всё, что происходит внутри нее, подчиняется бегу времени, а все, что за пределами, – извечный осенний тлен вне времени и пространства.

– Пацаны в парке в войнушку играли, – нехотя отозвался Стрижак, оставив наконец в покое свои уши. – Двое пошли в разведку и забрались в самые дебри. А она там, висит… – Стрижак неожиданно хохотнул. – Старшина по рации доложил, что один малец в штаны, того, наклал с перепугу. Он обоих в машину посадил – так там, говорит, дыхнуть нечем!

– Ничего, такая наша работенка – говно нюхать. И даже пробовать на вкус, – мрачно констатировал Казарин.

– Может, это пацаны ее и ухайдакали? – обернулся к сидевшему на заднем сиденье «газика» Артему Серега. – А чё, играли в Зою Космодемьянскую. Детки нонче пошли – тушите свет!

– Ага! И отымели во все отверстия организма. Одному шесть, второму четыре, – огрызнулся Стрижак.

– Черт-те что творится, – проворчал Серега. – Секса в стране нет, а школьниц гребут да мочат почем зря.

– Ты помалкивай у меня, – пристрожил Стрижак и повернулся к ссутулившемуся на заднем сиденье Артему. Объяснил вроде ему, но ясно было, что и сержанту-водителю тоже. Даже, пожалуй, больше сержанту, чем Артему. – Я только что из обкома. Велено, так сказать, не педалировать. В смысле, вообще не упирать на тему полового сношения. Мы расследуем убийство, и точка! – И, таинственно понизив голос, добавил: – Такое указание поступило из самого ЦК! – И для убедительности ткнул желтым прокуренным ногтем куда-то вверх, где качал ушастой башкой на потолке кабины Чебурашка-гидроцефал.

Данные о половых преступлениях в Советском Союзе засекречивались строже, чем о местонахождении ядерных боеголовок. И об этом лучше, чем кто-либо другой, знал следователь по особо важным делам Светлопутинской облпрокуратуры Артем Казарин. И «угол» – начальник местного уголовного розыска майор Стрижак – тоже знал о том, что он знал. Так что все сказанное – большей частью для водилы. Чтобы не болтал лишнего.

– Армянское радио спросили: чем ЦК отличается от ЧК? Армянское радио ответило: в ЦК цыкают, а в ЧК – чикают, – криво усмехнулся Артем и уставился в окно, сплошь затянутое тяжелой ртутной пленкой дождя.

Городишко Черногрязинск, издревле догнивавший в самой клоаке средней полосы России, хоть и получил после октябрьского переворота статус областного центра и новое жизнеутверждающее название, но деревней от этого быть не перестал. И грязи в нем не поменьшало. Надо ли говорить, что местные жители по сложившейся привычке продолжали именовать Светлопутинск Черногрязинском. Власти даже не особенно этому препятствовали – старое название подходило городу больше. Беспорядочная толкучка сизых изб и сараев ближе к центру впадала в кривые кварталы замурзанных пятиэтажек, которые венчало помпезное здание Дома советов, исполненное в стиле позднего сталинского деграданса. Единственное, чем оно было примечательно, – это тем, что его так и не достроили. Гнилой зуб недостроя, заслужившего у светлопутинцев меткое прозвище Колизей, смотрелся по-киношному зловеще на фоне промокшего тухлым осенним дождиком неба.

Казарин вспомнил, как больше тридцати лет назад он вот так же ехал через снулый, словно дохлая рыба, ночной Черногрязинск, то есть Светлопутинск. В первый раз. И как мать, у которой он, двухлетний Артемка, восседал на коленях, припала, отгородивши узкими ладошками лицо, к замаранному брызгами грязи окну полуторки, скакавшей по черногрязинским колдоёбинам. Вгляделась в блеклую мглу, где смутно угадывались силуэты каких-то курятников. И спросила шофера – жирного небритого мужика, от сивушного дыхания которого потели стекла кабины:

– А когда же город-то начнется?

– Ты чё, мать?! – выпучил мутные глаза утопленника шофер, не отрываясь от баранки. – Это ж и есть город!

И тогда мама беззвучно и жалко заплакала. И Артемкины щеки тоже обожгло горячим.

Мать Казарина была коренной ленинградкой. Век бы ей читать поэтов позднего Возрождения с прославленной кафедры ленинградского университета. Но отец Артема, главный инженер текстильной фабрики, оказался германским шпионом. Его зам обнаружил, что в рисунке на ткани, которую выпускало предприятие, хитро спрятаны свастика и фашистская каска. И сообщил куда следует. Отец исчез навсегда, бдительный зам занял его кабинет, а мать с золотушным Артемкой на руках очутились здесь, в задристанном осенней непогодью Светлопутинске, который Черногрязинск…

Стрижак тем временем раздраженно ворчал, что вчера из местного краеведческого музея попятили какой-то драгоценный египетский перстень, принадлежавший то ли самому фараону, то ли одному из его вельмож. Музейные очкарики хай подняли. Вся милиция на ушах стоит. А тут еще и девка мертвая! Как всегда, все не вовремя.

«Как будто такое бывает вовремя», – резонно подумал