Элизабет не ответила. На этот раз молчание было более глубоким и долгим. Квентин стоял у окна и смотрел в сад.
— Наверное, пора ужинать, — наконец сказала Элизабет.
В столовой Квентин открыл бутылку «Пуйи-Фюиссе»[4]. Элизабет достала только один бокал.
— Наконец становится прохладнее, — произнес Квентин за вичисуа[5]. — Скоро ночи должны стать длиннее.
— Должны.
— Да, несмотря на жару в это время года, в воздухе уже чувствуется легкая прохлада. — Элизабет молча поглощала холодного цыпленка. — Но в целом лето было хорошим, — уже ни на что не надеясь, прибавил Квентин.
— В целом да.
Закончив, они вернулись в гостиную.
— Который час? — спросил Квентин, остановившись у стеклянной двери на террасу.
— Всего восемь.
— Правда? Я думал, гораздо позднее. — Он вышел на террасу и окинул взглядом свои хризантемы. Элизабет равнодушно переворачивала страницы журнала «Куин». Квентин вернулся, сел и посмотрел на жену. — Как ты думаешь, не заглянут ли к нам Дэнис с Джорджиной?
— Сомневаюсь.
— Может, позвонить Дэнису, пригласить их на партию в бридж? Не возражаешь?
— Как хочешь, дорогой.
— Только если ты не против.
— Мне действительно все равно, дорогой.
— Ну, тогда я им позвоню, — с облегчением выдохнул Квентин.
Приехали Виллерсы, и до десяти компания играла в бридж.
— Уже поздно, Джорджина. — Виллерс посмотрел на часы. — Мне нужно перед сном пару часов поработать в школьной библиотеке.
— Опять? — удивилась Джорджина.
— Я уже тебе говорил, что хочу поработать со ссылками.
Жена бросила на него возмущенный взгляд.
— Дэнис так предан своей работе, — поспешил вмешаться Квентин, всегда выступавший в роли миротворца, и ласково улыбнулся Джорджине. — Кстати, о преданности, — он повернулся к шурину, — ты не подпишешь для меня книгу?
Дэнис Виллерс взял старую, сломанную шариковую ручку и начертал на форзаце: «Благословенна память ранних дней…»[6].
Квентин прочел, и щеки его зарумянились от удовольствия. Он положил ладонь на плечо Виллерса.
— Теперь подпишись.
И Дэнис добавил под цитатой: «Твой брат Дэнис Виллерс».
— Обычно ты выражаешься точнее. Следовало написать «шурин».
— К черту точность. Кому она нужна? — отмахнулся Виллерс.
Вернулись женщины. Джорджина застегивала свою большую сумку.
— Огромное спасибо за подарок, Элизабет, — сказала она. — Даже не знаю, как тебя благодарить.
— Ну что ты, моя дорогая. Мне он больше не нужен. — Элизабет нежно поцеловала ее.
— Заканчивайте миловаться, — недовольно буркнул Дэнис Виллерс, — и мы пойдем.
— Наверное, я сразу лягу, — сказал Квентин. — Мне не терпится начать новую книгу. Хочешь еще немного посидеть?
— Вечер такой чудесный, — сказала Элизабет. — Прогуляюсь по саду перед сном.
— Только накинь что-нибудь теплое. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, дорогой.
Элизабет взяла куртку, мягкую и легкую, из зеленой ангоры. При свете луны она была неотличима от кипарисов итальянского садика. Поздние розы, бледно-розовые, абрикосовые и лимонные, ночью казались белыми. Элизабет прошла по дерну между розариями, шестиугольным, полукруглым и ромбовидным, затем по мощенной плитками дорожке между живыми изгородями из тиса направилась к калитке в красной кирпичной стене. От костра, разведенного Уиллом, поднимался тонкий серый столбик дыма.
Элизабет отперла калитку и вышла на заросшую травой обочину, над которой нависали ветви буков из сада и которая отделяла стену от дороги на Помфрет. Блеснули и пронеслись мимо фары автомобиля; Элизабет попятилась, укрывшись в тени деревьев. Катье на «мини» возвращалась из Кингсмаркхэма. Дорога опять опустела; теперь ее освещала только луна. Элизабет закрыла за собой калитку, пересекла дорогу и пошла от нее по песчаной тропке в глубь Черитонского леса.
Убедившись, что ее не видно с дороги, Элизабет присела на бревно и стала ждать. Потом зажгла сигарету, третью из пяти, что она выкурит за этот день.
У каждого из супругов Найтингейл была своя спальня на втором этаже Майфлит Мэнор, с окнами, выходившими на фасад дома. Квентин разделся, быстро скользнул в постель, включил ночник и раскрыл «Влюбленного Вордсворта».
Как всегда при чтении книг Виллерса, он первым делом с гордостью и удовольствием прочел редакторский панегирик автору и его работам, внимательно изучил фотографию шурина на задней стороне суперобложки. Затем пролистал все иллюстрации: репродукции портретов Вордсворта, его сестры Дороти и виды на «извилистый Форт» из замка Стирлинг. И только потом приступил к чтению.
Квентин читал, как читают ученые, добросовестно просматривая каждую библиографическую ссылку и не пропуская ни одного примечания. Дойдя до встречи поэта с французской возлюбленной, он услышал звук шагов на лестнице. Элизабет вернулась с прогулки? Нет…
Шаги удалялись, поднимаясь все выше и выше, пока слабый звук не послышался прямо у него над головой. Значит, не Элизабет, а Катье, которая спала наверху.
Часы показывали половину двенадцатого, и в спальне похолодало. Как выразился Квентин за ужином, в воздухе уже чувствовалась легкая прохлада. Должно быть, Элизабет замерзла там, в саду. Рамы на окнах спальни и оконные переплеты наверху задребезжали от поднявшегося ветра. Квентин отложил книгу и выглянул в сад.
Луна скрылась за облаками. Квентин накинул халат, открыл дверь спальни, постоял в нерешительности и направился к лестнице.
Глава 2
У инспектора уголовного розыска Майкла Бердена был выходной. Он валялся в постели до девяти. Затем встал, принял ванну и взялся за дело, которому намеревался посвятить весь свободный день, — покрасить бунгало снаружи.
Ночью поднялся сильный ветер, отголосок карибского урагана, который американцы назвали «Каролина». Стремянка Бердену не требовалась, поскольку карнизы бунгало располагались достаточно низко, но сегодня ему и в голову не пришло бы взбираться на лестницу. И разумеется, он не разрешит этого делать своему исполненному энтузиазма помощнику, одиннадцатилетнему сыну Джону, который по случаю школьных каникул был дома.
— Можешь заняться входной дверью, Джон, — сказал Берден, зная, что оказывает сыну особую честь. Все маляры, особенно непрофессионалы, с нетерпением ждут момента, когда на дверь лягут первые мазки краски, обычно яркого, контрастирующего со стенами цвета.
— Правда? Черт! — воскликнул Джон.
— Не чертыхайся. Ты же знаешь, я не люблю, когда ты ругаешься.
Вопреки обыкновению Джон не стал спорить, а молча побежал в гараж за новой банкой краски цвета «розовый фламинго». Там он столкнулся со своей сестренкой Пэт, кормившей листьями липы гусеницу бражника, заключенную в коробку из-под обуви. Он собирался отпустить язвительное замечание, что-нибудь насчет того, как глупо разводить садовых вредителей, но с заднего крыльца послышался голос матери:
— Джон, позови папу. Ему звонят.
— Кто?
— Сам догадайся. — В голосе миссис Берден проступили отчаяние и безнадежность.
Джон догадался. Захватив банку краски, он вернулся к отцу, который как раз нанес первый мазок на раму венецианского окна.
— Тебе звонят из полицейского участка, — сказал мальчик.
Берден взял себе за правило не употреблять крепких выражений — ни в присутствии детей, ни в их отсутствие. Он аккуратно опустил кисть в банку из-под джема, наполненную синтетическим скипидаром, и вошел в дом.
Сегодня утром бунгало выглядело необыкновенно красивым. Холл и гостиная украшены пурпурными георгинами (сорт «Епископ Ллэндаффа») в керамических вазах из Пула, новые занавески раздвинуты, из кухни тянет густым ароматом пудинга с мясом и почками, предназначенным для ленча. Вздохнув, Берден взял безупречно чистую трубку белого телефона.
— Ты