У папы тоже была работа, но он работал из дома. Писал что-то для журналов и газет. Правда, не всегда. Иногда он просто ходил и ныл, что никто не дает ему работу. Или говорил с горькой усмешкой: «В этом месяце просто не моя аудитория, Эдди».
Когда я был ребенком, мне казалось, что работа у него не такая, «как надо». Не такая, какая должна быть у папы. Папы должны носить костюм с галстуком, уходить на работу утром и приходить вечером к чаю. Мой папа ходил на работу в соседнюю комнату, сидел за компьютером в пижамных штанах и футболке, а иногда даже забывал причесаться.
Да и выглядел он не так, как все остальные отцы. У него была длинная кустистая борода и длинные волосы, которые он собирал в хвост. Он даже зимой носил рваные джинсы и потертые футболки с логотипами древних рок-групп, вроде «Led Zeppelin» и «The Who». А иногда еще и сандалии.
Толстяк Гав говорил, что мой папа — «гребаный хиппи». Наверное, он был прав. Но тогда я посчитал это оскорблением и ударил его. Он, конечно, размазал меня, как букашку, и домой я притащился с синяками и окровавленным носом.
Потом мы помирились. Толстяк Гав иногда вел себя как засранец. Он был одним из тех шумных и несносных толстяков, которые порой затмевают настоящих хулиганов. Но все же он входил в число моих лучших друзей и к тому же был самым щедрым и сердечным человеком из всех, кого я знал.
— За друзьями нужно присматривать, Эдди Мюнстр, — торжественно сообщил он мне как-то раз. — Потому что друзья — это все.
Эдди Мюнстр — это мое прозвище. Потому что моя фамилия — Адамс, почти как в «Семейке Аддамс»[1]. Конечно, пацана из «Семейки Аддамс» звали Пагсли, а Эдди Мюнстр — это из «Мюнстеров»[2], но все равно вышло складно и со смыслом, и это прозвище тут же прилипло ко мне, как это и бывает с прозвищами.
Итак, Эдди Мюнстр, Толстяк Гав, Железный Майки (все из-за его гигантских брекетов), Хоппо (Дэвид Хопкинс) и Никки — вот кто входил в нашу банду. Никки кличку не получила, потому что была девчонкой, хотя изо всех сил делала вид, что это не так. Она ругалась, как пацан, лазила по деревьям, как пацан, и дралась не хуже, чем пацан, — ну, почти. И все же она была девчонкой. Кстати, очень хорошенькой: с длинными рыжими волосами и светлой кожей, усыпанной крошечными коричневыми веснушками. Не то чтобы я ее разглядывал…
Мы все должны были встретиться в эту субботу. Мы всегда встречались по субботам и ходили друг к другу в гости, на площадку, а иногда в лес. Но эта суббота была особенной. Все из-за ярмарки. Каждый год она приезжала в наш городок и располагалась в парке у реки. И в этом году нам впервые разрешили пойти туда без присмотра взрослых.
Мы ждали этого несколько недель, с тех пор, как в городе появились первые афиши. На ярмарке бывали аттракционы: автомобильный парк, «Метеорит», «Пиратский корабль» и «Орбитер». Выглядело это потрясно.
— Все! — Я разделался с сэндвичем так быстро, как только мог. — Мы с ребятами встречаемся в парке в два часа.
— Держись поближе к дороге, — тут же сказала мама. — Не сворачивай никуда и не разговаривай с незнакомцами.
— Не буду.
Я выскользнул из-за стола и пошел к выходу.
— И бананка!
— Ну ма-а-ам!
— Ты будешь кататься. Кошелек может выпасть из кармана. Бананка, и никаких возражений!
Я открыл было рот, но тут же снова захлопнул. И прямо чувствовал, как кровь приливает к щекам. Как же я ненавидел эту идиотскую сумку! Только жирдяи-туристы носят на поясе эти проклятые бананки. Это не клево. Никто не подумает, что это клево, особенно Никки. Но когда мама становилась такой, с ней действительно невозможно было спорить.
— Хорошо.
Ничего хорошего в этом не было, но стрелка кухонных часов неумолимо приближалась к двум, так что мне пора было шевелиться. Я взбежал по лестнице, схватил дурацкую бананку и сунул в нее деньги. Целых пять фунтов. Прямо-таки состояние. А затем снова сбежал вниз.
— Пока, увидимся!
— Хорошо повеселиться!
Это уж без сомнений, в этом я не сомневался. Ярко светило солнце. На мне были моя любимая футболка и кеды. Я уже слышал ритм ярмарочной музыки, чуял запах бургеров и сахарной ваты. Сегодняшний день обещал быть идеальным.
Толстяк Гав, Хоппо и Железный Майки уже ждали меня у ворот.
— Эй, Эдди Мюнстр! Потрясная сумочка! — крикнул мне Толстяк Гав.
Я залился багровым румянцем и показал ему средний палец. Хоппо и Железный Майки издевательски заржали. Но затем Хоппо, который среди нас был самым милым и мирным парнем, сказал ему:
— По крайней мере она не такая пидорская, как твои шортики, козел.
Толстяк Гав ухмыльнулся, ухватился за края шорт и засеменил на месте, высоко задирая свои мясистые ноги, прямо как балерина. Имел он такую особенность. Его вообще невозможно ничем задеть, потому что ему на все наплевать. Ну или, по крайней мере, именно это он всем внушал.
— Да без разницы, — сказал я, потому что, несмотря на слова Хоппо, мне все равно казалось, что бананка выглядит по- идиотски. — Носить я ее все равно не буду.
Я расстегнул поясную сумку, сунул кошелек в карман шорт и огляделся. Парк опоясывала толстая живая изгородь. Я сунул бананку в кусты. Ее не было видно со стороны, но я все равно знал, где она, и решил, что заберу ее попозже.
— Уверен, что хочешь оставить ее здесь? — спросил меня Хоппо.
— Да, а вдруг твоя мамочка узнает? — ехидно поинтересовался Железный Майки — нараспев, как он любил.
Хоть он и был частью нашей банды и лучшим другом Толстяка Гава, мне он никогда особенно не нравился. Была в нем какая-то черта, уродливая и ледяная, точь-в-точь как скобки у него во рту. Хотя, если учесть, что собой представлял его брат, это и неудивительно.
— Мне наплевать, — солгал я и пожал плечами.
— Как и всем нам! — сочувственным тоном сказал мне Толстяк Гав. — Может, уже забудем про сраную сумку и пойдем? Сначала я хочу на «Орбитер»!
Железный Майки и Хоппо двинулись за ним — обычно мы всегда делали именно то, чего хотел Толстяк Гав, потому что среди нас он был самым большим и самым громким.
— Но Никки же еще нет! — напомнил я.
— И что? — спросил Железный Майки. — Она вечно опаздывает. Пошли, сама нас найдет.
Майки был прав. Никки всегда опаздывала. С другой стороны, не дело это. Мы должны были держаться вместе. В одиночку на ярмарке опасно. Особенно если ты девчонка.
— Дадим ей пять минут, — настаивал я.
— Да ты шутишь! —