Марианна Вагнер была на грани обморока. Она сидела в инвалидном кресле и сосредоточенно дергала себя за волосы. Боль отвлекала ее от страшных мыслей, которые были намного болезненнее, от ужасных картин, от которых просто невозможно было избавиться.

Было почти восемь, когда Петер пришел домой. Уже по тому, как он уронил ключи на полку в коридоре, она поняла, что он ничего не узнал. Ей было страшно смотреть на него. И тяжелее видеть его боль, чем переносить свою.

Он молча прошел в кухню, где она сидела у окна, подошел к холодильнику и достал бутылку пива.

— Он не был сегодня в школе, — сказала она в наступившей тишине. — Я говорила по телефону с фрау Блау. Она решила, что он заболел.

Петер молча пил пиво. Марианне было трудно говорить.

— Он написал работу по немецкому на «пятерку», а по математике — на «шестерку». Наверное, поэтому и не пошел в школу…

Она твердо решила не плакать, но по-другому не получалось. Это было самым невыносимым. То, что с сыном произошло несчастье только потому, что он побоялся показать дома свои плохие оценки. Что бы там ни случилось, это была ее вина. Ее и Петера.

Петер не успокаивал ее. Ее плач не приводил его в агрессивное настроение, как бывало обычно, потому что Петер всегда рассматривал слезы как обычную женскую попытку шантажа. Нет, сегодня у нее была причина. Но ее плач сделал его еще беспомощнее, чем он и без того был. Он даже не в состоянии был подойти и утешить ее. Да и что он мог сказать? «Не плачь, он вернется… Если бы что-то случилось, мы бы уже знали об этом… Отсутствие новостей — уже хорошая новость… Послушай, все обойдется: тысячи детей каждый год исчезают и находятся в тот же день…»

Нет, все это были фразы, которые не соответствовали его мыслям. Утешения просто не существовало. И, если быть честным, у него уже не было ни малейшей надежды. Потому что Беньямин не был авантюристом, ему бы и в голову не пришло просто так сбежать из дому. Скорее, он бы побоялся оказаться один в чужом мире за пределами дома.

Все это он уже рассказал полицейскому, который безучастно отстукивал заявление об исчезновении ребенка на допотопной пишущей машинке. А тот только пожал плечами, что, вероятно, должно было означать: «Все так говорят».

— Они начнут искать только завтра, — внезапно вырвалось у Петера. — Эти проклятые задницы, называющие себя госслужащими, только просиживают кресла! Эти сволочи не верят, когда им говоришь: мой сын не тот ребенок, который может сбежать из дому! Они просто тупо выполняют идиотские служебные инструкции, для них Беньямин — только новый номер дела, который положено обработать не ранее чем через двадцать четыре часа, и баста! Ты даже представить себе не можешь, какой гнусный, тупой остолоп сидит там на входе! Мне так и хотелось врезать по его тупой скучающей харе! — От ярости лицо Петера раскраснелось.

— Могу себе представить, — прошептала она.

— Они считают, что он может быть у кого-нибудь из друзей и остаться там ночевать. У какого-то друга, о котором мы, возможно, не знаем. Или, может, он сидит сейчас в поезде и едет к дедушке или к бабушке, или просто путешествует по белому свету. Вот какую чушь они мне нарассказывали! А поскольку девяносто пять процентов исчезнувших детей появляются дома через двадцать четыре часа, то розыск объявляется только через сутки. Так обстоят дела в нашем чиновничьем государстве.

Петер захлебнулся пивом и закашлялся.

— И этот мешок с говном пойдет сегодня вечером домой и уснет сном праведника. А все потому, что только тогда, когда имеются данные, указывающие на возможность совершения преступления, связанного с применением силы, только тогда вся полицейская машина запускается немедленно. То есть если бы мы нашли его вещи и тому подобное. У них не хватает людей, чтобы немедленно проверить каждое заявление о пропаже детей — вот что сказала эта обезьяна! Зато людей, чтобы выписывать штраф за неправильную парковку, у них хватает!

— Я чего-то не понимаю, — пробормотала Марианна.

— А я тем более.

— Боже мой, на улице уже темно. И снег идет.

Петер со стуком поставил на стол пустую бутылку и вскочил.

— Я дома с ума сойду. Я не могу сидеть всю ночь и представлять, где он и что делает. Я этого просто не выдержу!

По лицу Марианны беззвучно текли слезы, словно из бездонного колодца.

— Пожалуйста, — сказала она, — пожалуйста, скажи мне хоть что-нибудь, где он может быть. Скажи, что с ним ничего не случилось! Ты ничего не можешь придумать? Мне нужно на что-то надеяться!

Петер молчал. Вместо ответа он только на секунду прижался рукой к ее мокрой щеке.

Перед тем как выйти из квартиры, он сказал:

— Оставайся у телефона.

И дверь за ним захлопнулась.

Марианна сидела в инвалидном кресле, не отрывая глаз от телефона и дергая себя за волосы.

Было двадцать три часа пятьдесят минут, когда Петер вышел из «Футбольной встречи». Хозяин позже довольно точно вспомнил об этом, потому что Вернер широким жестом распрощался с остальными посетителями и заявил:

— Детки, я иду спать. Желаю всем вам спокойной ночи, я вас всех люблю. И это единственная причина, по которой завтра я приду сюда снова.

За исключением незначительных изменений, это было дословное содержание ежевечерней речи Вернера, которой он обычно завершал свое пятнадцатичасовое ежедневное сидение в пивной. Хозяин пивной всегда приветствовал сие заявление, поскольку оно побуждало большинство посетителей также отправляться домой, и ему удавалось почти вовремя, в двадцать четыре ноль-ноль, закрыть свое заведение.

Петер не был пьян, но он немного успокоился.

— Веди меня, друг мой, — сказал Вернер и обнял Петера за плечи. — Мне ужасно холодно.

И только сейчас до Петера дошло, что он провел в пивной почти весь вечер, — вечер, который нужно было использовать для поисков сына. Совесть заговорила в нем с такой силой, что даже тошнота подступила к горлу. Ему казалось, что последние три часа он был без сознания.

Вернер ухватился за Петера:

— Ты куда идешь, друг мой?

— На кладбище, — огрызнулся Петер, вырвался и бросился бежать по направлению к каналу. Не останавливаясь, не переводя дыхания.

На последнем углу улицы, прямо у воды, стояла телефонная будка. Он наскреб несколько монет и позвонил Марианне.

— Ты где? — спросила она. — Что ты делаешь?

— Ищу его, — рявкнул он в трубку, пытаясь криком заглушить голос совести.

— Иди домой, пожалуйста, — почти беззвучно прошептала она. — Я этого больше не выдержу!

— Скоро буду, — сказал Петер и повесил трубку.

Маленький карманный фонарь, легко