Авфидий покачал головой.
— Это не имеет значения. Потерпевший исполнял свои законные обязанности. Взимал долг по поручению своего хозяина.
— Того хозяина, который дал в долг нашему поселению, три года назад, когда случился неурожай. И который каждый год повышал лихву так, что мы уже никогда не смогли бы расплатиться с долгом.
Магистрат пожал плечами.
— Возможно, и так, но это законно. У вас было соглашение с сенатором Аннеем, заключенное через его поверенного. Ты знал его условия, ставя на нем свою печать от имени твоих селян. Таким образом, сенатор действовал в соответствии с законом, требуя полной выплаты долга.
— Полной, да еще с лихвой. Которая составила почти половину размера самого долга! Как мы можем с ним расплатиться? И не одни мы стали жертвой этого мерзкого пса.
Искербел повернул голову, обращаясь к толпе:
— Вы все знаете того, кого я убил. Мерзкого Демокла, который обманул не только народ моего селения, но и других почти всех селян этой области. Его люди уже схватили сотни человек из нашего племени, когда те не смогли расплатиться с его хозяином. Большую их часть приговорили к работам на рудниках, в горах. Там они будут работать, пока не умрут от изнеможения или не будут похоронены заживо в обрушившихся тоннелях. Не требуется и напоминать, какой ужас творится на этих рудниках!
Авфидий улыбнулся.
— Но ты все-таки решил напомнить. Искербел, всем хорошо известна судьба тех, кого приговорили к рудникам. Однако это вполне заслуженное наказание для всех, кто нарушил закон.
— Ха! Тебе ли говорить о законе. Законе, который принесли нам римляне на остриях мечей. Законе, служащем лишь инструментом для оправдания кражи нашего золота, нашего серебра, наших земель, наших домов, нашей свободы. Римский закон — оскорбление закона природы, бич, вышибающий из нас остатки нашей чести.
Искербел умолк, гневно глядя на толпу.
— Есть ли здесь те, кто столь низок, что вынесет этот позор? Неужели все вы — лишь шелудивые псы, опустившиеся до того, чтобы выпрашивать объедки и лизать ноги тем, кто морит вас голодом и хлещет кнутом, добиваясь полнейшей покорности? Неужели здесь нет никого, кто способен противостоять римской тирании? Никого?
— Долой Рим! — закричал кто-то в толпе.
Все начали смотреть по сторонам. Крик подхватил кто-то еще, людской гнев разгорался.
— Смерть Авфидию! — выкрикнул мужчина, стоявший в первых рядах, потрясая кулаком. Он был крепкого сложения, с лысиной, окруженной редкими волосами. На нем был пастушеский плащ, смотанный и обернутый вокруг пояса. Мужчина принялся выбрасывать кулак вверх, повторяя свои слова, и к нему стали присоединяться стоящие поблизости.
Магистрат отшатнулся и резко повернулся к центуриону.
— Исполняй приговор. Уведи его отсюда! Быстро!
Центурион кивнул и прокашлялся.
— Конвой! К арестованному, сомкнись!
Вскинув щиты и копья, ауксиларии встали стеной вокруг Искербела, а центурион взялся свободной рукой за конец цепи, свисающей с шеи арестованного, и резко дернул.
— Пошел.
Они двинулись вдоль ступеней, ведущих к зданию сената, пробираясь к краю форума, чтобы выйти на улицу, ведущую к восточным воротам города. За ними виднелся невысокий холм с пологими склонами, на вершине которого казнили осужденных на смерть. Глянув поверх черепичных крыш, Искербел разглядел крохотные фигурки судебного отряда, который заранее отправили туда, чтобы собрать крест, на котором он будет распят, и вырыть под него яму. Но тут последовал болезненный рывок цепи. Центурион потащил его на узкую улочку.
Как и в большинстве римских поселений, улицы Астурики Августы образовывало множество домов с небольшими лавками на первом этаже, поверх которых были выстроены дополнительные этажи, чтобы вместить быстро растущее население.
Центурион рявкнул, приказывая стоящим на улице освободить дорогу, и горожане поспешно рассыпались в стороны. Женщины хватали детей, старики неловко взбирались на тротуары. Толпа с площади ринулась следом за приговоренным и его охраной, гневные крики людей наполнили душный воздух оглушительным шумом, отражаясь от стен. Центурион обернулся, глянув на приговоренного, и оскалился.
— Твои сородичи притихнут, когда увидят тебя прибитым к кресту.
Искербел не стал отвечать, сосредоточившись лишь на том, чтобы не упасть оттого, что его тащат по мощенной камнем улице. Ауксиларии расталкивали в стороны зевак, столпившихся на тротуаре.
— За что его? — спросил центуриона пожилой мужчина с морщинистым лицом.
— Не твое собачье дело, — отрезал центурион. — Освободить дорогу!
— Это Искербел, — ответила старику толстая женщина.
— Искербел? Вождь Искербел?
— Ага, казнят беднягу. За то, что ростовщика убил.
— Казнят?
Старик плюнул в сточную канаву, у ног ауксилариев.
— Это же не преступление. Не должно им быть.
Женщина вскинула кулаки.
— Отпустите его! Псы римские. Отпустите его!
Стоящие по обе стороны улицы быстро подхватили ее клич, который быстро распространился по всей улице. Вскоре оглушительный рев толпы стал единственным, что слышали Искербел и воины, конвоирующие его. Вождь не удержался от едва заметной удовлетворенной улыбки, хотя и шел навстречу мучительной смерти. Люди его племени, как и многие другие из населяющих эти земли, пришедшие жить в города, сохранили в себе дух сопротивления завоевателям, с которыми они сражались на протяжении жизни многих поколений. Провозглашенный римлянами мир был миром перемалывающей их имперской пяты, и Искербел взмолился богине Атецине[2]о том, чтобы она обрушила свой гнев на Рим и воодушевила поклоняющихся ей жечь и убивать захватчиков, скинуть их обратно в море.
На некотором расстоянии впереди из таверны вышли несколько молодых парней, посмотреть, в чем причина шума. Поглядев на них, Искербел заметил изящные туники и чисто выбритые щеки и понял, кто это. Отпрыски богатых семей, которые давно связали свою судьбу с завоевателями, с радостью перенимая римскую манеру одеваться и вести себя. У некоторых в руках были керамические бокалы, и один из парней поднял бокал, чтобы сказать тост.
— Смерть убийцам! Смерть Искербелу, говорю я!
Его товарищи с тревогой поглядели на него, но не все. Остальные присоединились к тосту, насмехаясь над идущим в их сторону приговоренным. Толстая женщина мгновенно развернулась и, подобрав подол потрепанной столы, ринулась вперед по тротуару. Закатила вожаку хмельной компании пощечину широкой мясистой ладонью.
— Дурак пьяный.
Парень, быть может, был и выпивши, но не пошатнулся от удара, а только тряхнул головой. Сжал правую руку в кулак и ударил женщине в лицо, сломав ей нос. Из ноздрей женщины потекли алые струи.
— Рот закрой, мегера. Если не хочешь присоединиться к своему дружку, когда его будут распинать.
Женщина прижала к носу ладонь, увидела кровь и, оглушительно визжа, ринулась на парня, размахивая кулаками.
— Вы ублюдки! Ублюдки! Досуха нас высосали!
Она вопила так громко, что люди поблизости умолкли и поглядели в ее сторону. Мгновенно поняв причину ссоры, ринулись к таверне и набросились