Иден

Они говорили, что смерть это умиротворение. Тишина. Мнимая передышка от борьбы и страданий, которыми так щедро одарила нас жизнь. Мне хотелось в это верить. Верила, даже рискуя собственной жизнью.

Я хотела, чтобы земля поглотила меня и заключила в мягкие объятия обещанного рая, освободив от ржавых и грязных оков нищеты и отрешённости. Загробная жизнь, лишённая боли и одиночества, полная света и любви. Я мечтала об этом, будучи маленькой девочкой, ещё даже не успевшей потерять первый молочный зуб и не испытавшей удовольствие от первого поцелуя с мальчиком. Я мечтала об этом, будучи девушкой, которая ещё не испытала прекрасных и подлинных чувств от первой любви. Я желала смерти так же сильно, как желала иметь семью. Так же, как хотела принадлежать кому-то, все равно кому, тому, кто хотел бы обладать мной.

Смерть оказалась ложью. Смерть — это быстро развивающийся рак, который заражает и уничтожает все, чего коснётся. Достаточно одного лёгкого прикосновения. Тогда это все, что ты можешь попробовать… все, что ты можешь вдохнуть. У меня болят кости, в ушах шум. Скрюченные, острые пальцы самой смерти царапают мой позвоночник. Я чувствую её вокруг себя. Жестокую, тошнотворную, отвратительную.

Смерть уже здесь.

«Привет, подруга. Рада, что смогла заглянуть».

Я просыпаюсь в комнате, которую не знаю, в одежде, которую никогда раньше не видела. Не уверена, но мне кажется, что я тела не чувствую. Во рту пересохло, но не так уж противно, и я не чувствую вкуса крови, как ожидала. Вкуса, с которым я слишком хорошо познакомилась за последние несколько месяцев. Я моргаю от тусклого света, льющегося из ближайшей лампы, позволяя глазам привыкнуть к незнакомому окружению. Яркие ткани, украшенные драгоценными камнями, драпированные потолки и богато украшенные золотые бра, напоминающие о марокканской роскоши. Каждая деталь просто экстаз для моих глаз.

Я быстро вскакиваю. Последнее, что я помню, это…

Крошечная, пустая клетка. Сижу с моим отцом. Боль. Образы возвращаются ко мне со скоростью молнии, вспышки ослепительного света и звука, невыносимая агония. Я сжимаю голову ладонями, желая, чтобы образы остановились или, по крайней мере, замедлились, чтобы мой ум мог все это переварить.

Я помню. Помню, как взяла Преподобного за руку. Помню как, мне казалось, мой мозг превратился в кашу. Помню голос… голос, говоривший на языке, который был слишком красив и мелодичен, чтобы принадлежать этому миру, но я понимала его. И я помню, как я догадалась, что сейчас умру.

И я умерла. Я умерла. А это всё… это должно быть загробная жизнь.

— Нет, — хрипло говорю я, качая головой. — Нет, не правда. Я не готова. Я не могу умереть. — Стук сердца отдается эхом в ушах, я убираю дрожащие руки от лица и делаю глубокий вдох. — Я не могу быть мёртвой.

— И ты не мертва.

Звук её голоса, такой знойный, переходящий в чистую эротику, так раздражает, что я вскрикиваю. Я даже не слышала, как она открыла дверь спальни, словно она появилась из воздуха. Наблюдатель пересекает комнату со всей грацией и очарованием восточной танцовщицы. Она одета в свой обычный саронг длиной до пола и лиф, оба в мерцающих павлиньих цветах. Гораздо скромнее, чем тот наряд, украшенный камнями, который был на ней в тот вечер, когда мы познакомились. Яркие оттенки на фоне оливковой кожи и угольно-чёрного каре делают её похожей на экзотическую богиню.

Она подходит к краю кровати и садится, её движения плавные, и неторопливые.

От шока и замешательства я заикаюсь:

— Что… что происходит?

— Ты не умерла, — лукавая улыбка появляется на губах, накрашенных помадой цвета фуксии. — На самом деле, ты живее, чем когда-либо. Но ты ведь и сама это знаешь?

Она права. Я действительно чувствую себя живой. Чувствую себя… хорошо. Вроде я, но не я. Больше не я.

И все же я спрашиваю:

— О чем это ты?

— Ты проспала три дня, Иден. И за это время многое что произошло.

Три дня? Я проспала три дня? Как я оказалась здесь? И почему я здесь? Ещё лучше…

— Где Ли?

— Где-то здесь, — отвечает она, пренебрежительно махнув рукой. — Он пробыл здесь некоторое время, но был занят другими делами… учитывая все обстоятельства.

Она намеренно изворачивается, как будто хочет, чтобы мои мысли вернулись к той ночи на её вечеринке. Она хочет, чтобы я вспомнила, как ей удалось заставить Ли поцеловать её у меня на глазах. Не просто поцеловать её. Поклоняться ей своим ртом. Как будто сам её вкус был опьяняющим тоником, который заставил его забыть о моем существовании.

— Что я здесь делаю, Айрин? — требую я, воспоминания об их поцелуе леденит мой тон. Она смеётся, заправляя прядь волос за ухо, полностью украшенное голубыми и зеленными драгоценностями.

— Одевайся и иди, узнай сама. Туалет вон там, — она кивает на дверь в другом конце комнаты, — а в ящиках и шкафах найдёшь одежду. И кстати, всегда, пожалуйста.

— Пожалуйста?

— Да. Именно так обычно говорят после того, как их благодарят за то, что они буквально спасли твою задницу. Неужели эти жалкие государственные школы ничему тебя не научили?

Ошеломлённая, я не отвечаю. Мне не хочется играть в игры, особенно в те, что задумала Айрин. И я все ещё в ступоре от слов о спасении моей задницы. Она читает замешательство на моем лице, искренне удивившись, она повторяет:

— Одевайся. Остальные будут рады, что ты проснулась. — Она хлопает в ладоши, а затем проводит руками по пышному декольте.

— Остальные?

— Да. Они уже давно ждут.

Без дальнейших объяснений она встаёт и направляется к двери, соблазнительно покачивая бёдрами. Я, молча, наблюдаю за её чересчур театральным уходом, боясь того, что может ждать меня по ту сторону двери, но, все, же дико желая узнать, что со мной случилось.

С мыслями о том, что ноги меня держать не будут после трёхдневного сна, я встаю с кровати и на удивление чувствую себя… хорошо. Сильной, но