храмом мечети Аль-Акса, где он мог прочитать свои мусульманские молитвы; он вошел с ними в святилище, посетил «Купол скалы» и «Купол цепи». Не скупится Усама и на похвалы гостеприимству рыцарей Святого Иоанна. Он был свидетелем Божьего суда в двух его видах: поединка и испытания водой, что не прибавило ему уважения к христианской юриспруденции. Не может скрыть Усама своего возмущения фактом частых нарушений клятв, принесенных крестоносцами, которые часто не соблюдали договоров с «неверными». Восхищаясь храбростью крестоносцев, он тем не менее подчеркивает их приверженность оборонительной тактике, говорит об их осмотрительности, строго расписанных войсковых передвижениях, о мерах предосторожности против засад и других военных хитростей и об их самообладании после достижения победы и нежелании ввязываться в длительные преследования отступающего противника. Прирожденный житель Востока, он не одобрял праздное времяпрепровождение, громкий радостный хохот, безумную тягу к удовольствиям, которую он подмечал у всех франков. Восточный человек благородного происхождения никогда не мог понять ребяческое шутовство и широкие ухмылки в среде людей с положением и здравомыслящих. Еще меньше Усама был готов терпимо относиться к малейшему проявлению в обществе той нежной страсти, которую он, как истинный мусульманин, скрывал за занавесями своего гарема. Он не переносил удивительную свободу, которую позволяли себе мужья-христиане по отношению к женам. «Они не знают, что значит честь, – писал он, – не знают и ревности. Если они отправляются в путешествие в чужую страну и берут с собою жен, то, встретив незнакомого человека, они позволяют ему взять жену за руку и отвести ее в сторону для беседы, в то время как муж стоит поодаль, пока разговор не закончится! Если беседа затягивается, муж женщины уходит и оставляет ее одну со своим собеседником!»

Столь мирные взаимоотношения, которые отличают терпимость и доброжелательность, между христианином и мусульманином не могли длиться долго. Первое же дуновение фанатизма должно было разорвать эту тонкую паутину на части. Реакция последовала с обеих сторон. По мере того как первые поселенцы становились более терпимыми и покладистыми в общении с местными жителями, чтобы не сказать беспечными и распущенными, позднее прибывшие европейцы имели больше причин выказывать свое рвение. Вслед за политическим авантюризмом и военной аннексией пришло время набожных пилигримов и почти ничем не прикрытого грабежа. Как только крестоносцы, пришедшие первыми, обеспечили в Палестине безопасность пилигримам, те начали буквально осаждать святыни. Их скудный опыт не давал им возможности понять, почему первые переселенцы начали практиковать терпимость. Слепой фанатизм и беззаконие паломников-авантюристов скрывались под маской благочестия. Все эти люди могли вызывать у мусульман только чувство озлобления. К тому же они постоянно побуждали вождей крестоносцев совершать ничем не спровоцированные набеги ради грабежа местного населения. Так описывал сложившееся в конце первой четверти XII в. положение мусульманский историк Ибн аль-Асир:

«Франки совершали набеги день за днем. Много зла причиняли они мусульманам, оставляя после себя руины и запустение. Особенно страдала от набегов область Диярбакыр вплоть до Амиды. Они не щадили ни правоверных, ни еретиков. Они отняли у жителей Месопотамии все серебро и все ценности, которыми они обладали. В Харране и Ракке они угнетали местное население, подвергая его унижениям и оскорблениям, заставляя его каждый день выпивать чашу смерти… Все пути к Дамаску были отрезаны, за исключением тех, что проходили через Рахбу и пустыню, и купцы и путешественники были вынуждены подвергаться опасностям и нести все тяготы долгого пути по пустынной местности, рискуя потерей собственности и жизни от рук бедуинов. Франки даже вымогали деньги со всех городов в окрестности и решились на то, чтобы послать своих людей в Дамаск для освобождения рабов-христиан. Они принудили горожан Алеппо заплатить налог, равнявшийся половине получаемых ими доходов…»

С другой стороны, сарацины, по крайней мере мусульмане-турки, хотя и разобщенные на то время и неспособные дать решительный отпор врагу, были по природе воинами и по воспитанию фанатиками. Военная организация сельджуков была призвана взращивать нацию бойцов, и их недавнее обращение в ислам, их невежество и постоянное влияние фанатиков-мулл привело к тому, что они со всем пылом новообращенного восприняли новое учение. Каждый небольшой удел, возвысившийся из-за ослабления центральной власти, становился инкубатором воинов, любой из которых был яростным приверженцем ислама. Так же как и их противников христиан, мусульман побуждали вести религиозные войны два основных фактора – добыча и рай (куда попадали правоверные воины). И какой бы фактор ни был преобладающим, одно несомненно – требовались они оба и сильный вождь, чтобы превратить этих воинов в настоящую армию, готовую умереть за веру. Было необходимо провозгласить «священную войну», джихад, и дать им военачальника, чье мужество и военный гений должны уважать все. И турецкие вожди и их вассалы в одночасье стали церковью воинствующей, с которой крестоносцам предстояло серьезно считаться. Вождь был обретен в лице человека по имени Имад ад-Дин Занги.

Глава 3

Предвестник

1127

Среди многочисленных сельджукских командиров, бывших рабов Мелик-шаха, которые были награждены за свою службу важными постами, Ак-Сункур занимал высокое место. Будучи постельничим при дворе, он был посвящен в тайны своего царственного господина и имел привилегию стоять справа от него во время придворных приемов и заседаний государственного совета. Затем он стал правителем провинции Алеппо, и его «правление было временем милосердия и просвещения». Его имя стало нарицательным за его верность и честность. Умер он в 1094 г., служа сыну своего прежнего господина. После него остался Занги, 10-летний сын, получивший впоследствии прозвище Имад ад-Дин – столп Веры. Величайшей личностью в Месопотамии был тогда Кербога, правитель Мосула и многих других городов, вассал сына Мелик-шаха и его наследник. Кербога не забыл своего старого друга Белого Сокола, и он вызвал Занги и его мамлюков к своему двору. «Приведите мне его, – писал он, – ведь он сын моего друга по оружию, и мне следует заняться его воспитанием». Мамлюки прибыли в Мосул, и им были дарованы фьефы, и они сопровождали своего нового сеньора в его кампаниях. Однажды под Амидой, когда исход сражения был неясен, Кербога обнял Занги перед всем войском, а затем поручил его заботам мамлюков, сказав: «Берегите сына вашего бывшего господина, сражайтесь за него!» Они окружили мальчика и с такой яростью бросились в бой, что сражение было выиграно. Это было в первый раз, когда 15-летний Занги побывал на поле битвы.

С той поры много лет он жил жизнью привилегированного фаворита при дворе нескольких правителей Мосула; был известным оруженосцем своих сеньоров-воинов, которые владели пограничными землями, расположенными между владениями Полумесяца и владениями Креста. Он вырос в высокого смуглолицего юношу, имевшего аристократическую внешность. Взгляд его, казалось, пронзал собеседника. Характер у него был