Один из мужчин с фотографии – тот, что в середине, с растрепанными темными волосами и добрыми глазами – сейчас спит в этой комнате. Его зовут Эллис. Эллис Джадд. Фотография затерялась среди книг и едва заметна, если не знать, где она, и не искать специально. А поскольку Эллис утратил интерес к книгам, у него уже нет причин подходить туда, где стоит фотография, брать ее в руки и вспоминать тот день, летний или весенний.
Будильник зазвенел, как обычно, в пять часов пополудни. Эллис открыл глаза и машинально взглянул на соседнюю подушку. В окно вползали сумерки. Февраль – самый короткий месяц, но тянется бесконечно. Эллис встал и выключил будильник. Вышел из комнаты, пересек лестничную площадку и оказался в ванной. Встал над унитазом и принялся мочиться, опершись рукой о стену. Это было бессознательное движение человека, когда-то нуждавшегося в опоре, – ведь он давно уже крепко стоял на ногах. Он включил душ и подождал, пока от воды пойдет пар.
Он помылся, оделся, спустился вниз и посмотрел на часы. Они спешили на час: он забыл перевести их в октябре прошлого года. Но он знал, что через месяц время переведут обратно и проблема решится сама собой. Зазвонил телефон, как звонил ежедневно в один и тот же назначенный час. Эллис взял трубку и сказал: «Привет, Кэрол. Да, я в порядке. Хорошо. И тебе тоже».
Он зажег конфорку, поставил на нее кастрюльку с двумя яйцами и дождался, пока вода закипит. Он любил яйца. Его отец тоже. Яйца были их нейтральной полосой, почвой для примирения.
Он выкатил велосипед в морозную ночь и поехал по Дивинити-роуд. На углу Каули-роуд он остановился и стал ждать разрыва в плотной череде машин, едущих на восток. Он проделывал этот путь уже тысячи раз, так что мог полностью отключить мозги и двигаться, сливаясь воедино с черной волной. Он свернул в сторону моря огней – автомобильного завода – и подъехал к покрасочному цеху. Ему было сорок пять лет, и каждый вечер он думал о том, куда улетели эти годы.
Он шел вдоль конвейера, и от запаха уайт-спирита перехватывало горло. Он кивал коллегам, с которыми когда-то вместе веселился. Придя в отделение жестянщиков, он открыл свой шкафчик и достал сумку с инструментами. Инструменты Гарви. Все до единого сделаны самим Гарви – так, чтобы сподручней было забраться под вмятину и выправить ее. Как говорили на заводе, он мог выгладить ямочку на подбородке, да так, что человек ничего не заметит. Это Гарви всему научил Эллиса. В первый день он взял брусовку, треснул по снятой ненужной автомобильной двери и велел Эллису выправить вмятину.
Держи ладонь плоско, говорил Гарви. Вот так. Научись чувствовать вмятину. Смотри руками, а не глазами. Двигайся поперек, осторожно. Чувствуй ее. Гладь ее. Ласково. Найди бугорок. И отошел назад, наблюдая.
Эллис взял блок для правки, подложил под вмятину и начал обстукивать лопаткой. Он был создан для этой работы.
«Слушай звук! – покрикивал Гарви. – Привыкни к нему. Если звенит – значит ты нашел то самое место». Закончив, Эллис отступил назад, довольный собой, дверь была гладкая, словно только что с пресса. «Думаешь, готово?» – спросил Гарви. «Ну да», – ответил Эллис. Гарви закрыл глаза, провел руками по шву и сказал: «Нет, не готово».
Потом они стали за работой включать музыку, но не сразу, а лишь когда Эллис научился слышать голос металла. Гарви любил «Аббу». Эллис знал, что ему больше всех нравится блондинка, Агнета как-то там, но никому не сказал. Со временем Эллис начал понимать: Гарви до того одинок и так изголодался по общению, что, выправляя вмятину, гладил ее руками, словно женское тело.
Позже в заводской столовой другие становились у него за спиной, оттопыривали губы и обрисовывали руками в воздухе воображаемые очертания грудей и талии, шепча: «Закрой глаза, Эллис. Чувствуешь этот маленький бугорок? Чувствуешь, Эллис? Чувствуешь?»
Гарви, дурак этакий, послал его к малярам за краской в горошек, но только однажды. Уходя на пенсию, Гарви сказал: «Прими от меня две вещи, Эллис. Во-первых, совет: работай изо всех сил, и тогда останешься тут надолго. И во-вторых, эти инструменты».
Эллис взял инструменты.
Гарви умер через год после выхода на пенсию. Заводские решили, что он задохнулся, оттого что ему стало нечего делать.
– Эллис! – окликнул Билли.
– Чего?
– Я сказал, приятная ночка. – Билли захлопнул дверцу шкафчика.
Эллис взял брусовку и треснул по снятому крылу машины.
– Вот, Билли, – сказал он. – Выправи.
Час ночи. В столовой было людно, пахло жареной картошкой, «пастушьим пирогом» и переваренной зеленью. С кухни доносились звуки радио: Oasis пели «Wonderwall», и подавальщицы подпевали. Подошла очередь Эллиса. Свет резал глаза, Эллис потер их, и Дженис обеспокоенно посмотрела на него. Но он сказал:
– Дженис, пастуший пирог и жареную картошку, пожалуйста.
– Ваши пирог и картошка, – отозвалась она. – Порция для джентльмена.
– Спасибо.
– Пожалуйста, миленький.
Он прошел к столику в дальнем углу и отодвинул себе стул.
– Глинн, можно?
Глинн поднял взгляд:
– Пожалуйста. Как жизнь?
– Ничего. – И он принялся сворачивать самокрутку. – Что читаешь?
– Гарольда Роббинса. Я обложку завернул, потому что сам знаешь, какой тут народ, обязательно начнут нести всякую похабень.
– Хорошая книга?
– Гениальная, – сказал Глинн. – Совершенно непредсказуемые повороты сюжета. Кровавые разборки. Шикарные машины и шикарные женщины. Смотри, вот фото автора. Посмотри на него. Посмотри, какой он стильный. Вот это мужик в моем вкусе.
– Что это за мужик в твоем вкусе? Ты, часом, не голубой? – Это Билли подсел к ним.
– В данном случае это значит, что с таким мужиком я был бы не прочь поотвисать.
– А мы для тебя нехороши?
– Я себе лучше руку отрежу. Ничего личного, Эллис, не обижайся.
– Я не обиделся.
– В семидесятые я был чем-то похож на него, в смысле стиля. Эллис, ты помнишь?
– Типа «Лихорадки субботнего вечера»[1], да? – сказал Билли.
– Я тебя не слушаю.
– Белый костюм, золотые цепуры?
– Я тебя не слушаю.
– Ну хорошо, хорошо, мир, – сказал Билли.
Глинн потянулся за кетчупом.
– Но все же, – сказал Билли.
– Что – все же? – спросил Глинн.
– Конечно, я вижу по твоей походке, что ты по бабам мастак и пацанчик четкий[2].
– Чего это он? – спросил Глинн.
– Без понятия, – тихо ответил Эллис и отодвинул тарелку.
Они вышли в ночь, и он закурил. На улице похолодало. Он посмотрел в небо и решил, что может пойти снег.
– Не стоит так подначивать Глинна, – сказал он Билли.
– Он сам напрашивается, – ответил Билли.
– Ничего подобного. И хватит обзывать его голубым.
– Смотри, Большая Медведица. Видишь?
– Ты слышал, что я сказал?
– Да, слышал.
Они пошли обратно в малярный цех.
– Но ты видел, видел?
– Господи боже мой, – сказал Эллис.
Прогудела сирена, лента конвейера остановилась, и началась суета – люди