– Сколько? – отрывисто бросает Барран.
– Тебе виднее, – ухмыляясь, отвечает Пропп. Барран открывает ящик комода и, стоя к Проппу спиной, достает оттуда деньги.
– Ты так и не сказал мне, док, почему в нем не хватает одной пули… – говорит Пропп.
Барран подходит к нему, отсчитывая несколько купюр.
– …Но это я тоже раскопаю, – с недоброй усмешкой заканчивает Пропп.
– В таком случае в нем будет не хватать двух, – заявляет Барран спокойно.
Массивная дверь лифта отползает в сторону перед Барраном – на нем белая рубашка, темный галстук, пальто – и мужчиной лет пятидесяти, вида строгого и значительного, одетого в серый костюм.
Мужчина пропускает Баррана в кабину, не прерывая начатый разговор – голос его сух и бесстрастен, как и подобает чиновнику:
– …Я тут администратором четырнадцать лет. За это время мне довелось принимать здесь уже шестерых ваших коллег, доктор Барран. Вы самый молодой, чему я весьма рад…
Войдя за Барраном в лифт, он нажимает кнопку. Дверь закрывается, и кабина приходит в движение. По табло, указывающему этажи, вниз прыгает круглое пятно света. Не переводя дыхания, администратор продолжает:
– …У мужчины самый продуктивный возраст – между тридцатью и сорока годами. Все ваши коллеги были чересчур медлительны, доктор Барран. В нашей компании около трехсот служащих. Осмотр каждого должен занимать пять минут, значит, шесть человек за полчаса, двенадцать – за час, девяносто шесть – за день, так что всего вам потребуется три дня… Мы и отвели три дня.
Барран слушает эту густо пересыпанную цифрами тираду с вежливым равнодушием. На лацкане пиджака у администратора – фирменный красный значок с надписью «СИНТЕКО».
Кабина лифта тем временем быстро скользит на тридцать этажей вниз и останавливается на уровне подземелья. Отодвигаясь в сторону, дверь на сей раз открывает взору девушку не старше двадцати лет, свежую, белокурую, в строгом белом халате со стоячим воротничком на пуговицах. Выходя из лифта, администратор представляет ее Баррану:
– Ваша ассистентка, доктор… Мадемуазель Аустерлиц, дочь нашего директора. Мадемуазель Аустерлиц – студентка медицины.
Они стоят в одном из длинных коридоров – этот выкрашен очень светлой, почти белой краской – обширного, роскошно отделанного подземелья, отведенного рекламной службе СИНТЕКО.
Девушка пожимает Баррану руку. В глаза ему она смотрит лишь краткое мгновение и тут же отводит взгляд. Трудно понять, что это: антипатия или робость.
На экране рентгеновского аппарата – грудная клетка со слегка размытыми очертаниями.
– Поближе, – командует Барран.
– Бр-р, холодно.
Изображение становится четче. Аппарат выключается, и в комнате зажигается свет За экраном стоит служащая СИНТЕКО лет двадцати пяти, проходящая осмотр у Баррана, облаченного в белый халат. У нее подходящий для данной ситуации безразличный вид. Поднимаясь со стула, Барран говорит:
– Можете одеваться. Давно вам делали эту пробу на туберкулез7
– В прошлом году, – отвечает служащая.
Выходя из аппарата, она застегивает на груди верхнюю часть платья, которую перед тем опустила, – платья из оранжево-розового джерси. Это нечто вроде униформы. В рабочее время все служащие компании одеты одинаково: мужчины – в серое, женщины – в оранжево-розовое. И у всех на груди красная табличка с надписью «СИНТЕКО».
Осмотр проводится в конференц-зале, освещаемом сверху большим плоским подвесным плафоном. Вся ненужная сейчас мебель – стол и кресла – сдвинута к одной из стен, чтобы освободить место для необходимого Баррану медицинского оборудования.
Пока служащая заканчивает одеваться, Барран проходит в соседнюю комнату, поменьше. Его ассистентка, мадемуазель Аустерлиц, сидит там за металлическим столом и отбирает карточки проходящих обследование. Не глядя на Баррана, она протягивает ему одну из карточек. Тот наклоняется над столом
– черкнуть несколько слов и расписаться.
– Пригласить следующего, доктор? – спрашивает мадемуазель Аустерлиц.
– Пока не надо. Я вам скажу.
Девушка встает. Она проходит мимо него, направляясь к ящику с карточками. Внезапно выпрямляясь, Барран хватает ее за предплечье и, испуганную, поворачивает к себе.
– Вы вообще-то умеете смотреть людям в глаза? – сухо спрашивает Барран.
Даже сейчас мадемуазель Аустерлиц отводит взгляд в сторону. Губы ее подрагивают, как у обиженного ребенка.
– Вам не по вкусу моя физиономия? – продолжает Барран.
Ответа нет. Девушка упрямо смотрит в пустоту.
Неожиданно Барран берет ее за плечи, властно притягивает к себе и целует в губы. И тотчас – она не успевает сделать даже движения – отшвыривает ее от себя.
Вот теперь она смотрит прямо на него. В ее больших глазах читаются изумление, стыд и гнев, но она не отводит взгляда.
Такой Барран ее и оставляет. Он возвращается в конференц-зал и закрывает за собой дверь. Служащая, которую он обследовал, уже ушла через другую дверь, выходящую в коридор, и Барран проверяет, что и эта дверь заперта надежно. Дальнейшее он совершает заранее выверенными движениями, не колеблясь и не теряя ни секунды.
Он берет на столе налобный фонарь, которым пользуется при осмотре. Закрепив его на голове, подходит к большому металлическому шкафу, стоящему у одной из стен, и отодвигает его с одной стороны. Ровно настолько, чтобы просунуть сзади стул и встать на него.
В стене, на уровне его глаз, – вентиляционное отверстие размерами примерно пятнадцать на пятнадцать сантиметров, надежно закрытое решеткой. За толстой стеной – темнота.
Барран включает фонарь. Луч света перемещается к левой стене и останавливается на вмурованном в стену сейфе. В центре стальной дверцы – маховик и семь оцифрованных ручек.
Барран гасит фонарь, и все погружается в темноту.
Ночь рвут прожектора, трезвонит колокол, беснуется толпа, запряженные кони широким аллюром мчатся по дорожке, видны разноцветные курточки жокеев: на ипподроме в Венсанском лесу заканчиваются скачки.
В то же самое время с ипподромной стоянки выезжает роскошный черный «роллс-ройс». Внутри едущего автомобиля, за стеклами которого проносится Венсанский лес, на одном из столиков сзади стоит доверху наполненный стакан. На дне его лежат пятифранковые монеты, и рука Проппа осторожно опускает еще одну такую же в готовую перелиться через край жидкость. Во время этой деликатной операции слышится очень спокойный голос легионера с ужасным американским акцентом:
– Франц Пропп… Меня зовут Франц Пропп. Монета опускается на столбик себе подобных, но из стакана не проливается ни капли.
– Йеа-а-а! – вопит Пропп. В «ролле-ройсе» раздаются одобрительные смешки. Мужчины протягивают ему купюры. Пропп в темном костюме сидит на заднем сиденье с обычной своей непринужденной улыбкой на губах.
Рядом с ним сидит привлекательная молодая женщина в черной шубке. Она любовно сжимает ему руку, радуясь тому, что он выиграл.
Кроме шофера в голубой ливрее, в машине трое других мужчин: двое сидят впереди, полуобернувшись к Проппу, а один сзади – колосс лет пятидесяти с огромным животом, колышущимся от смеха, этакий людоед с бородкой, источающий добродушие. Вся троица – в вечерних костюмах.
Под смех окружающих Пропп отпивает глоток виски, собирает купюры, которые