На следующий, четвертый день семья Фортуна отправилась в Траччи, к родителям Антонио. Тронулись сразу после обеда. Предварительно Ассунта упаковала подарок свекрови – горшок для квашения, купленный в Никастро. Горшок был из знаменитого фарфора, что делают в Сквиллаче, – белый, расписанный цветами и листьями в синих, зеленых и охристых тонах. Планировалось, что они у свекрови и заночуют. Ассунте этого не хотелось. До Траччи всего час ходу; можно бы и домой вернуться. Если сразу после ужина выйти, вполне успеешь. К сожалению, в окрестностях пошаливали бандиты, да и ветер с наступлением сумерек делался гнилым, гиблым. Еще надует холеру ее деточке. Лишь дурные люди шастают по горам в потемках, вдыхают заразу, чтобы после других заражать. Ассунта не такая.
Пока шли к Траччи, Ассунта мысленно проговаривала все, что скажет свекрови. Мать Антонио она едва знала. Во время войны Маристелла Каллипо лишь однажды удосужилась проведать невестку и внучку. Визит был не из приятных. Свекровь производила впечатление суровой и замкнутой женщины, из тех, что всю жизнь, даже на праздники, носят черное, не являясь вдовами. Ассунта понимала, что это есть достойное подражания проявление особой набожности, – однако подражать почему-то совсем не хотелось. Мало того – Маристелла Каллипо и дочерям позволяла только черное. При мысли о семье мужа Ассунте воображалось что-то вроде вороньего гнезда – мать и дочери, даже малышка Анджела, в одинаковых мрачных платьях и длинных покрывалах, какие они надели на Ассунтину свадьбу.
Три года спустя после этой свадьбы Ассунта, Антонио и маленькая Стелла пришли в Траччи в разгар дневной сиесты. Стоял декабрь 1918-го. Все окна, все двери были заперты. Сквозь ставни проникали только приглушенные кухонные шумы: позвякивание посуды, скрип усердно оттираемых полов и столешниц.
Антонио долго стучался в родительский дом, долго ждал под дверью. Наконец появилась Маристелла-старшая – женщина лет сорока, высокая, с глубокими морщинами на лбу и с подозрительным прищуром. С тех пор как Ассунта видела свекровь в последний раз, полуседые ее волосы стали совсем белыми.
– Вернулся, значит, – произнесла Маристелла Каллипо вместо приветствия. Подставила сыну щеку для поцелуя и жестом пригласила гостей в дом, а сама немедленно взялась за отложенное шитье.
Хорош материнский прием, думала Ассунта. Сын, родная кровиночка, три с половиной года на войне провел! Неужто Маристелла Каллипо не тревожилась, неужто не молилась о нем каждый божий день, как она, Ассунта?
Дом родителей Антонио был старой постройки. Даже в те времена он считался старым, даже тогда подобных домов уже не делали, боясь скверной вентиляции. Потолка Ассунта могла бы коснуться, просто вытянув руку, – он буквально лежал на головах. Единственное окошко глядело на улицу. На кровати, которая занимала добрую половину комнаты, сидела девочка с младенцем на руках. В девочке Ассунта узнала Марианджелу, сестру Антонио; сейчас ей, верно, лет тринадцать. Антонио чмокнул ее в щеку, погладил дитя по головке и пошел в сад поздороваться с отцом.
Ассунта развернула бумагу, протянула подарок старшей Маристелле, которая отвлеклась от своего шитья ровно на столько времени, сколько требуется, чтобы поставить горшок на полку. Желая заполнить неловкую паузу, Ассунта произнесла:
– Видели, матушка, как выросла моя Маристелла?
Настал черед Стелле покрасоваться – но она почему-то дичилась. Тиская обеими ручонками подол платьишка, Стелла упорно глядела в пол.
– Ну же, Стелла, поздоровайся с бабушкой, – ободрила Ассунта. – Подойди, не бойся. Это твоя дорогая nonna. Поцелуй ее, доченька.
Стелла послушалась, протопала к столу, и Маристелла Каллипо нагнулась к ней, подставила щеку под влажные детские губки. Поцеловав бабушку, Стелла бросилась обратно к матери.
– А знаешь, в честь кого тебя нарекли Маристеллой? – продолжала Ассунта. – В честь бабушки – вот этой бабушки, папиной мамы.
Чтобы скрыть смущение, Стелла принялась сосать пальчик. Маристелла Каллипо как-то неуклюже дернула рукой – помахала, или что? Ассунту вдруг пронзила острая жалость к этой женщине, столь скованной даже с родной внучкой.
– А это, – продолжала Ассунта, беря Стеллу за плечики и разворачивая к девочке на кровати, – твоя тетя Марианджела. Ну-ка, скажи ей: здравствуйте, тетушка!
– Ciao, Zia, – произнесла Стелла.
Марианджела улыбнулась. Волосы у нее были сальные, лоб и подбородок в прыщах, но глаза – большие, темные – показались Ассунте очень красивыми.
– А малышку как зовут? – спросила Ассунта, про себя определив возраст девочки – месяца три-четыре, не больше.
– Анджела, – отвечала Марианджела.
– Почти как тебя! – воскликнула Ассунта. Не странно ли, что у сестер такие схожие имена? И снова обратилась к Стелле: – Видишь, доченька, какая славная bambina? Это твоя другая тетя, Анджела. Забавно, правда – у тебя, такой маленькой, есть совсем крошечная тетушка!
Да, Стелла тоже находила это забавным. Она даже отважилась рассмеяться, правда, сразу спрятала личико в материнской юбке. Ассунта положила ладонь дочери на темя; машинально отметила, что головка у нее горячая.
– Не надо дичиться, милая. Скоро твоя тетя Анджела подрастет, и вы с ней будете вместе играть.
– Не как меня, – внезапно заговорила Марианджела. – Ее назвали Анджелой в честь моей умершей мамы.
Ассунта опешила. Взглянула на свекровь – может, объяснит? Но Маристелла Каллипо уткнулась в свое шитье.
– Твоя мама умерла? – эхом повторила Ассунта.
– Да, когда я была совсем маленькой. – Ассунту сверлил взгляд огромных темных глаз. – Мне было только три года. Но я помню маму. Немножко, самую чуточку, а все ж таки помню.
Ассунтина свекровь резко поднялась, швырнула шитье на кровать и вышла, хлопнув нижней частью двойной двери. Разговор явно был ей не по нраву.
– Я не знала, что твоя мама умерла, – пролепетала Ассунта. – Мне очень жаль. – Марианджела молчала, и Ассунта решилась уточнить: – Отчего она умерла?
Марианджела потупилась, уставилась на свою крошечную сестренку.
– Она умерла при родах. Ребенок тоже умер.
– Ах, бедняжки! И она, и тот малыш, и ты.
Про себя Ассунта думала: значит, Марианджела дает понять, что Маристелла Каллипо ей не мать, а мачеха? Не следует ли отсюда, что она приходится мачехой и Антонио? Не этим ли объясняется холодный прием?
На ум пришла любимая поговорка Марии: «I guai da pignata i sapa sulu a cucchjiara cchi c’e vota» – «Про непорядок в горшке знает только ложка, которая варево размешивает». Иными словами, в каждой семье свои тайны. Мария наверняка пожурила бы Ассунту – незачем лезть в чужие дела. Но ведь Ассунта, выйдя за Антонио, влилась в его семью – значит, их дела теперь имеют к ней прямое отношение, разве нет?
И Ассунта осторожно спросила:
– А где твои братья?
– Должно быть, на дворе играются.
– Я про старших говорю.
Ассунта имела в виду двоих подростков; хорошо бы еще их по именам