Даже зачахнуть оттого, что твой мозг превратился в грейпфрут, — слишком сложно в кошмаре наших жизней, доказывал я, не говоря уже о том, какую прибыль всякие подонки получат от твоей болезни. И Нэпертон вскоре засомневался. Я же давно обдумывал этот поступок. Я нанюхался достаточно жизней на службе у демократии и знал, что любая мысль о ценности моей собственной жизни — чистой воды жеманство. На рассвете мы с парой пистолетов поехали в то место, где сейчас стоите вы, — мы были полны решимости покинуть наши бренные обители, не питая иллюзий относительно аренды помещения в загробном мире. Мы уселись на землю среди хвойных иголок и сосновых шишек и стали играть в гляделки со своими стволами. Я предложил сосчитать до трех. Нэпертон пожаловался, что не оставил прощальной записки. У него имелась бывшая жена, которую, по его словам, он все еще любил, — она заслуживала объяснений. Я сказал Нэпертону, что форма, которую примут его больные мозги, разбрызгавшись по стволу дерева, послужит исчерпывающим объяснением. Я начал отсчет, Нэпертон позволил мне дойти до двух, а потом снова остановил меня. Слезы катились по его щекам. «Подожди, — сказал он, — а что, если мы жили?» Я выбранил его: хватит откладывать неотвратимое. Меня все это уже начало бесить — как в тот раз, когда некие гондурасские активисты отвергли мое предложение покончить со мной безболезненно и без лишних разговоров. Я подумал было вовсе обойтись без счета, хорошо осознавая, что Нэпертон может и не дожить до конца сделки. Я уже собрался было убить бедного уебка, а затем перейти к собственному смертельному самобичеванию, но в этот момент вопрос Нэпертона затронул что-то в глубине моей души. Кажется, это называют струнами. «А что, если мы жили?» Простой, но вместе с тем всеобъемлющий вопрос. Я огляделся, увидел деревья, мох, грибы, проросшие на валежнике. Я услышал смешки птиц, шуршание жизни в кустах. Все казалось ничтожным, а все ничтожное — истинным. Посреди маленьких бессмысленных шевелений этой земли ты можешь стать обладателем самого себя. Можешь начать все сначала. Тебе придется родиться заново — без страха, без веры, без государства, без цивилизации. Ты можешь искупить все грехи! Философия? Никогда! Отчаяние философов правильно, а их поправки заведомо ложны. Я знал, что здесь нам удастся что-нибудь создать. Я отложил ствол и увидел, что Нэпертон сделал тоже самое. «Ты чувствуешь?» — спросил я. «Что чувствую?» — ответил Нэпертон. «Твоя опухоль, — сказал я. — Она исчезла». Узрите же — последующие диагностические процедуры показали, что так оно и было!
И дальше:
…наркоманы, алкоголики, психи, дураки, неизлечимые, меланхолики, параноики, хронические онанисты, свиноебы, плохие поэты и т. д.: здесь ваш дом. Мы построили для вас дом. Чтобы жить в нашем доме, вы должны отречься от всех остальных домов. Это будет не сложно. Если бы вас ждали где-то еще, если б вы перемещались без жалоб и проблем по глобальной схеме нужды, вы не пришли бы сюда. Этот мир — боль и ранняя смерть для большинства живущих, коктейли «чавк» для многих, достаток и комфорт для избранных. А что касается этой глупости насчет проскальзывания через верблюжье ухо, или игольное ушко, или что там еще у них бывает — не верьте. Элита до сих пор разрабатывает для этого правильные нанотехнологии. Центр Внеконфессионального Восстановления и Искупления был основан Генрихом Ньюаркским и Невзираем Нэпертоном на основании убеждения, что в нашей республике всех уставших и больных наебывают, отправляют поиграться в уголке со сломанной игрушкой под названием Бог, или Богиня, или Высшая Сила, или внутренняя гармония. Все режимы устроили против вас заговоры. Займите место среди нас и избавьте себя сами. Принимаются все основные виды кредитных карт.
После чего шла страница, которая называлась просто «Догматы».
1. Между теми, кого воспитывали огнем, и теми, кого не воспитывали, — огромная пропасть. Уважайте упомянутую пропасть.
2. Провождение определенного времени на трансопажити обязательно.
3. Рутина священна, молитвы обесценены.
4. Телевизоры, радиоприемники и любые другие устройства, созданные для обмена информацией с внешним миром, категорически запрещены.
5. Бог мертв. Безбожный человек мертв.
6. Насилие встретит решительное насилие.
7. Ты есть ты.
8. Каждому — по его вине, от каждого — по его доходам.
9. Мы — лишь выводок лесных обезьян. Ни один кодекс не нарушен. Нас не освободят ни вера, ни разум. Мы должны смотреть на деревья.
10. Внешний мир уже подсчитал потенциальную стоимость ваших несчастий. Ни одна страна, религия или корпорация вам не друг. Ни один друг вам не друг.
Какие-то влажные щупальца затанцевали у меня в волосах.
— Пора сиять, — сказал Пэриш.
Он вручил мне швабру и показал ведро на колесиках. Вода смердела представлением какого-то химика о лесах. Я вымыл столовую, пытаясь представить себе Новый Улучшенный Лес с Запахом Хвои. Едва антибактериальная кувшинка зацвела у щелочного озера, у меня стало щипать глаза. Я пошел на кухню промыть их и увидел Пэриша, чистившего киви.
— Отличная работа, — сказал Пэриш. — Не забудь пробиться на выходе.
Он показал мне, как это сделать, положил ржаной ломоть в тостер времен Эйзенхауэра. Мы подождали, пока хлеб выскочит. Рядом с дверью висела пробковая доска, к которой был пришпилен пятнистый кусок грубого пробойного хлеба из ржаной муки.
— Беда в том, — сказал он, — что пробойный хлеб гниет.
— Это обычная беда с пробойным хлебом, — ответил я.
По грунтовке я добрался до своего домика и обнаружил там Генриха. Он лежал на моей койке.
— Власть дремлет? — спросил я.
Взгляд его переметнулся с меня на балку.
— Видишь эту веревку? — сказал он.
— Еще вчера ночью заметил.
— Парня звали Венделл. Он тут жил какое-то время. Разумеется, он неправильно рассчитал. И удавился. Так обычно и происходит с такими умельцами. У них нет времени выучиться ремеслу.
— Зачем он это сделал?
— Детский вопрос, Стив, но я попробую ответить. Венделл был рабом. Однако наполовину свободным. Для таких людей боль совершенно невыносима.
— Его семья, наверное, расстроилась.
— Мы были его семьей. Мы расстроились.
Генрих схватился за спинку койки и спрыгнул на пол.
— Твой сосед, —