И ни в малейшей степени он не может быть так истолкован. Визуальный ряд — лишь способ помочь вам лучше понять масштаб того, о чем мы собираемся рассказать. Дамы и господа, объект, который, как некоторые из вас уже могли засвидетельствовать, сидит здесь, среди нас, и я хочу особо отметить это во избежание бестактных комментариев, касающихся его состояния. Так вот, этот объект — первый человек, страдающий от того, что, хотелось бы верить, с сегодняшнего дня будет и должно называться Подготовительным Синдромом Вымирания Голдфарба-Блэкстоуна, названным в честь его открывателей, доктора Блэкстоуна и меня.

— Не вдаваясь в технические подробности, — сказал парень с камерой-попугаем, — какова природа ПОСИВ? Сокращенно это называется ПОСИВ, так ведь? То есть в чем, собственно, дело, нетехнически говоря? И почему это должно волновать нас, учитывая, сколько уже болезней существует в мире?

— Если говорить прямо, — сказал Механик, — у других болезней есть название. А также причина: вирусная инфекция, химический дисбаланс, проблемы на клеточном уровне, врожденные генетические отклонения. А этот синдром, несмотря на то, что теперь у него есть название, по-прежнему не имеет опознаваемой причины, что, впрочем, не отменяет неоспоримого летального исхода. Этот человек умрет. Но в том и дело, что он умрет по никому не известной причине. Может, не сегодня, может, не завтра, но впоследствии — неизбежно и необратимо. Может быть, пока нет никаких признаков умирания, но они возникнут, поверьте. И, хотя он может стать первым, уверяю вас — он будет не единственным. Как этот зверь в фильме и двуногие, которые его завалили, все мы, находящиеся здесь, — все мы тоже вымрем. И не от ядерной катастрофы, не от химического оружия, не от экологического коллапса — от чего-то совершенно иного. Кто знает. Возможно, все дело в абсолютной бесцельности нашего существования. В любом случае будьте уверены, что наш объект, Стив, этот кроткий тридцатисемилетний работник рекламы, — только первый из многих. Быть может, вам повезло и вы избежали всего остального — раковых опухолей, коронарных тромбозов, аневризм, — но не считайте себя счастливчиками. Синдром Голдфарба-Блэкстоуна, или ПОСИВ, если угодно, гарантированно доберется до всех нас.

— Разве вы говорите не о смерти? — спросил старик.

— К несчастью, о ней, — ответил Механик.

— Но мы и так знаем о смерти, разве нет?

— А что мы знаем? По сути, мы не знаем ничего. Только теперь, возможно, у нас есть то, на что наша с доктором Голдфарбом работа может пролить свет.

— Мне интересно, что вы подразумеваете под бесцельностью, — сказала женщина в брючном костюме. — Вы имеете в виду скуку? Вы хотите сказать, что этот человек умрет от скуки?

— Да, это один из вариантов трактовки, — сказал Философ.

— Это бомба, — сказала женщина и выскочила из зала.

— Почему вы мне раньше не сказали? — спросил я, когда мы вернулись в Салон Особых Случаев.

— Мы не были уверены.

— Мы не могли сказать точно.

— С учетом всех данных.

— И всех цифр.

— Классифицированных.

— Преобразованных.

— Перемолотых.

— Пережеванных.

До Получения гранулированного качества.

— Потом проверенных, перепроверенных, сравненных с тем, что было найдено в нашей базе данных.

— Выверенных на предмет ошибок.

— Базовых ошибок.

— Человеческий фактор и прочее.

— Человеческий и противочеловеческий.

— Нам приходилось держать ориентацию на точность. Или ориентировку.

— Так или иначе.

— Нам приходилось подходить к этому как ученым.

— Если мы не ученые, то кто мы?

— А если мы что-то другое, то кто тогда ученые?

— Итак, — сказал я. — Сколько мне осталось?

Кадахи ждал меня на углу возле дома. Похоже было, что там произошла какая-то авария. Грузовики новостных служб и машины радиостанций перекрыли почти весь квартал. Кадахи накинул мне на голову куртку и повел меня по взрытому корнями тротуару к моей двери.

— Не отвечай этим стервятникам, — сказал Кадахи.

— Каким стервятникам? — спросил я.

И тут они налетели, начали давить и клевать меня сквозь ворсистый чехол.

— Каково чувствовать, что умираешь?

— Вы верите в то, что умираете от скуки?

— Когда вы в последний раз общались с мамонтом?

Кадахи заорал на них, и они заткнулись. Я почувствовал, как он прикрыл огромными руками мою голову.

— Подонки, — сказал Кадахи, запирая за нами дверь. — Господи, был бы со мной Влад. Уж он-то знал, что делать с журналистами.

Я скинул куртку на пол.

— Что со мной происходит? — спросил я.

— Черт его знает, — ответил Кадахи. — Почему не дадут человеку спокойно умереть?

— Я в отличной форме, — сказал я.

— Еще бы.

— Я просто ходил в клинику провериться.

— На этом тебя и подловили.

Он открыл бутылку водки с запахом говядины и включил телевизор. Женщина в брючном костюме вела репортаж со ступенек моего дома. Она теребила металлическую спираль в ухе.

— Да, Майк, — сказала она. — Судя по всему, он забаррикадировался в этом доме, который вы видите у меня за спиной. И, если честно, не могу сказать, что я его виню. Кому хочется быть лидером гонки в небытие? Но есть и другой вопрос, Майк, который, мне кажется, вы огласили или, быть может, с которым уже согласились. Откуда нам знать, что это единственный человек на планете с синдромом Голдфарба-Блэкстоуна, или ПОCИВ, как стало вдруг всем известно? Сложно поверить, что этот мужчина, так называемый Объект Стив, является единственной жертвой смертельной скуки в этом городе. А если есть и другие, умирают ли они? Может быть, мы все умираем? Может быть, мы всегда умирали? Пока еще рано говорить.

— Это безумие, — сказал Кадахи. — Массовая галлюцинация. Я о таком читал. В дороге и на сборах начинаешь много читать. Вынужденное бездействие. Кафе. Становишься образованным. История полна подобных феноменов. Все это сдует.

— Что-то я не заметил, чтобы сдувало, — сказал я.

— Его лишь начало сдувать, дружище. Сдутие — это целый процесс. В любом случае, сейчас тебе нужно подумать о более важных вещах. Ты по-прежнему — на индивидуальном уровне — умираешь.

— Но я в отличной форме, — сказал я.

— Форма к делу не относится, — сказал Кадахи. — Хотя бы это наука доказала.

Теперь на экране появился человек, которого я знал. Он сидел за офисным компьютером, и его жидкие волосенки сливались с узором обивки на стенах.

— Я могу сказать об объекте только одно, — сказал этот человек, — он всегда покупал пончики для своих коллег.

— Печенье, — сказал я. — Оно лучше пончиков.

— Все нормально, — сказал Кадахи. — Успокойся.

— Но это были не пончики.

— Все нормально, — сказал Кадахи.

— О чем они говорят, какая скука? — сказал я. — Мне никогда не было скучно. Я был одиноким, уставшим, в депрессии, конечно. Но не скучал.

— Я думаю, это просто эвфемизм, — сказал Кадахи.

— Эвфемизм чего? — спросил я.

— Кажется, я чего-то не втыкаю, — ответил Кадахи.

И примерно вот тут я заплакал. Таким плачем, когда через некоторое время ты уже не уверен в том, что плачешь именно ты. Какая-то мокрая сила вздымается и изгоняет твои другие «я». Ты — лишь метание и судорога, сплошные слезы. Ты сворачиваешься эмбрионом, и все твои мысли — удары. Фразы проходят сквозь тебя. Целый град ударов. Затяжной град. Утешения нет.