– Пекарня. А вон там, дальше, видите купола? Это местный святой Николай, там мы установили орудия. А в Успенском у нас госпиталь. А эту крышу видите? Так там…
Но, спохватившись, что рядом с ним дама, а не человек понимающий, сержант, скромно откашлявшись, спросил:
– А вам, извините, куда? Наверное… – и выжидающе умолк.
Однако дама снова ничего ему не ответила, а как-то хитро сыграла бровями. Сержант вздохнул и уже больше не пытался разговаривать, а просто вел даму под руку, молчал… и всё прикидывал, кто же она такая. Нет, это не певичка, думал он, и не от Мишо, и вообще… а может быть…
Как вдруг незнакомка сказала:
– Ну, вот мы и пришли. Меня здесь ждут. Очень вам благодарна, сержант.
То есть случилось то, что и должно было случиться – прогулка кончилась. И это было совершенно естественно. Но сержанту все равно было очень досадно. А тут еще и то место, куда они пришли, ему сильно не понравилось. Поэтому сержант неодобрительно покачал головой и строго – может, даже слишком строго – сказал:
– Советую вам немедленно переменить квартиру.
– Почему? – спросила непонятливая дама.
– Да потому! Видите эту церквушку?
– Бориса и Глеба?
– Не знаю! – уже просто зло сказал Дюваль. – То есть как их зовут, я не знаю. Но зато я совершенно точно знаю, что именно там хранятся пороховые запасы армии. И мало ли какой лазутчик… Ну, вы, надеюсь, меня понимаете!
– О! – только и сказала дама, и на этот раз весьма испуганно…
Но, глянув в сторону, она тотчас успокоилась и вежливо и, что еще обиднее, весьма равнодушно сказала:
– Я вам весьма и весьма благодарна, сержант. Но прощайте!
И не успел Дюваль опомниться, как дама, помахав ему рукой, поспешно подошла к стоявшему поодаль кирасирскому офицеру. Офицер мельком глянул на Дюваля и что-то спросил, дама ответила. Офицер еще раз покосился на Дюваля, обнял даму за талию – и они пошли прочь.
Дюваль стоял на месте и смотрел вслед удаляющейся паре. Дюваль и раньше был невысокого мнения о тяжелой кавалерии, а теперь лишний раз убеждался в своей правоте. Ведь и действительно, ну кто это так ведет и кто это так наклоняется? Ни легкости, ни натиска – один только позор, вот и всё.
(Мало того, в тяжелой кавалерии запрещено носить усы, но только баки. – маиор Ив. Скрига)
Итак, Дюваль стоял, надменно усмехался, а кирасир и дама уходили все дальше и дальше – к реке. И пусть себе!.. Как вдруг Дювалю почудилось нечто знакомое в этой медвежьей походке и в этой… Да-да, вот именно, начало вспоминаться ему, так неуклюже брал девиц за талию лишь… А вот уже дальше не вспомнить! И все же это несомненно, подумал Дюваль, что он уже когда-то встречал…
Когда-то? Ах, даже когда-то, сердито подумал сержант. И, сразу повернувшись спиною к реке, он постарался как можно скорее выбросить из головы и эту даму, и ее поклонника, да и все возможные и невозможные воспоминания вообще! Дюваль не любил думать о прошлом, у него были на то весьма веские причины. А посему он только резко развернулся и, досадливо бряцая шпорами, отправился домой – ведь там его ждала Мари, красотка Мари с ясными глазами и белой челкой; тонконогая, гнедая в подпалинах, идущая под ядрами без всяких шенкелей. Да-да, домой, думал сержант. И сразу, как учил приятель, развести порошок в нужной пропорции, затем осторожно намочить носовой платок и протереть им ей глаза. И так три раза в день. И далее семь дней подряд – и слез как никогда и не было, так обещал приятель…
И ведь так оно и было! Потому что дальше было то, что вы все прекрасно знаете: кампания Двенадцатого года продолжилась, вот что! И, значит, ни о какой отставке даже не могло быть и речи, и слезы сами собой высохли. Но это в нашем, частном случае. А если мыслить широко, стратегически, то тогда основные события развивались следующим образом: неприятель пробыл в Витебске шестнадцать дней, а затем оставил его и двинулся на Москву… Да, и еще! Отправляясь в поход, император единым росчерком пера возродил из векового небытия некогда и вправду великое, а нынче – только по названию – Великое Княжество Литовское. Председателем временного правительства этой старо-новообразованной европейской державы был определен голландский генерал граф Гогендорп. Привет, как говорится, местным патриотам! Но и это не всё. Ведь не только политически, но даже и географически это возрождение было, так скажем, неполное, ибо на сей раз в Княжество не вошли его исконные восточные земли, так называемое Поднепровье. О, Поднепровье! Император о нем вообще старался не упоминать, а если и упоминал, так только вскользь, да и притом именовал его по тогдашней новой русской моде Белоруссией. Вот так! Конечно, в Вильно по этому поводу сильно недоумевали. Даже очень сильно. Но Вильно что! А вот в Варшаве просто гневались! «Какое, – восклицали они, – Княжество? И какая еще Белоруссия?! Вы лучше ответьте нам, где возрожденная Речь Посполитая?! А где клятвенно обещанные нам границы семьдесят второго года?! А где…» И еще многое и многое другое! Но император ничего на это не отвечал – он, повторим, очень спешил. И, спешно покидая Витебск, он напутствовал тамошнего губернатора, милейшего маркиза де Пасторе, таковыми словами: «Обращайтесь с Белоруссией как с союзной страной, а не как с подданной. В общем, поступайте с ней как можно лучше». А лето тем временем было в разгаре. Французские солдаты по старой памяти стали возбуждать местных крестьян против помещиков, и загорелись шляхетские имения. Однако долгожданного указа об отмене крепостного права на сей раз так и не последовало. Хотя всегда до этого…
И ладно! Зато погода тем временем стояла отменная, ожидался небывалый урожай. В Великом Княжестве, а равно с ним и в Белоруссии, издавались указы, рассылались воззвания, праздновались победы, а Великая Армия уже шагала по исконно