Знаете ли вы, как рвутся германские крупнокалиберные артиллерийские снаряды, прозванные в царской армии «чемоданами»? Вот и я не знал до поры до времени, а происходит это так: сначала слышен где-то тупой звук далекого выстрела, потом ухо улавливает гудение приближающегося снаряда, слышится хрипящее «хрр-о-о…»… все ближе и ближе… на миг звук замирает, а вместе с ним замирают слух с дыханием… и затем «тра-а-ах!» – взрыв. Мерзлая земля взмывает вверх вместе с огнем и дымом в виде столба, разрушающего все, что было живого и неживого в радиусе нескольких метров.

Боль. Нестерпимая, острая, адская боль резко вырвала меня из черноты. Двигаться не могу, говорить тоже, из-за звона в ушах ничего не слышу. Только вижу и чувствую.

Морозно. Перед глазами пасмурное, затянутое тучами небо, как будто сжатое с боков двумя стенами с досками, покрытыми инеем. Больше похоже на яму. Или могилу?!

Где я?!! Где?!!

Снова забытье, и снова боль огненными клешнями тащит меня из этого омута. Страшно жжет спину и ноги. Как кипятком ошпарило.

– На стол! – едва слышу я сквозь звон и вижу перед собой забрызганные кровью белые халаты. Значит, все-таки авария? Не доехали мы с прапорщиками до места, врезались во что-то и теперь в больнице валяемся. Уже неплохо. Живой хотя бы. Ну, сейчас будут оперировать. Несколько сильных рук немилостиво прижали меня к операционному столу, живот уперся во что-то металлическое. По спине водят чем-то холодным, а после… Суки!! Хватит ковыряться в ранах!! Хватит!!!

Но кто меня слушает и слышит? Я сейчас выгляжу не лучше сломанной куклы или рыбы, выброшенной на берег. От боли снова в глазах темнеет. Да сколько же это изуверство будет продолжаться? Из одной черноты перемещаюсь в другую. Слух постепенно восстанавливается. Слышу хрипы, стоны, ругань, бормотание. Рядом раздается женский голос:

– Болит, Егорушка?

– Покачай, бога ради, мочи нет, – сипит кто-то в ответ.

Шаги, шарканье, снова голос – на сей раз грубый, хриплый, мужской. Опять разговоры:

– Вы дежурная сестра?

– Я.

– Вскипятите шприц. Вычеркните из списка Силантьева Тимофея и…

– Сестрица! Сестрица! Ох, ох, родимая! Мочи нет терпеть! Царица небесная, да за что мне такие муки адовы!!

Боль уже не так донимает, как раньше, но двигаться и говорить по-прежнему не могу – приложило меня обо что-то, судя по всему, достаточно хорошо. Зато могу размышлять, немного успокоившись и перестав паниковать. Что же за хрень все-таки со мной произошла? И какие кипяченые шприцы в больнице, когда уже давно пластиковые и одноразовые повсеместно используют? Может, это не больница, а обычный сельский ФАП? Хотя в ФАПах тоже медицина на месте не стоит. Да еще и этот шибко верующий рядом воет так, что хоть беги куда подальше. Но даже он не смог помешать желанию уснуть, а спать мне хотелось страшно. И я уснул с надеждой разобраться со своим теперешним не слишком-то обнадеживающим положением уже утром. О «параличе» и «немоте» я старался тогда не думать.

Проснулся я оттого, что меня кто-то покачивает. Вижу дощатый, будто бы вымазанный белой краской потолок и лицо склонившейся надо мной девушки. Смешная, курносая. Медсестра, наверное? Но как-то странно одета: голова повязана белой косынкой, нелепое серое платье с огромным красным крестом на груди. Что за маскарад в больнице? Непонятно.

А девушка меж тем нежно сюсюкает и тискает меня, будто я маленький:

– Ну, потерпи, потерпи немножко. Скоро доктор придет.

Терплю. Куда денешься, когда все равно как бревно – ни двинуться, ни сказать ничего нельзя. А вот и доктор. Внешне очень похож на покойного Евстигнеева, когда тот играл профессора Преображенского в «Собачьем сердце». А я тогда кто? Наверное, Шарик?

«У-у-у-у-у-у-гу-гугу-уу! О, гляньте, гляньте на меня, я погибаю! Вьюга в подворотне ревет…»

Ничего не скажешь, сравненьице.

А может, я уже в «Калабуховском доме» на Пречистинке? Прооперирован, снабжен новыми мозгами и готов выдать свой первый «абырвалг!»?

Веселюсь, а вот доктор серьезен:

– Ну-с, голубчик, как у нас дела?.. Так-с. Все еще последствия контузии дают о себе знать. Говорить можешь? Если «да», то моргни один раз. Если «нет», то два… (Моргаю дважды.) Так-с. А двигаться? Пальцами шевелим, это хорошо. Повезло тебе, братец. Несказанно повезло. Один «чемодан», три осколка и не особо опасные последствия. Жить будешь. Лариса Анатольевна, не забывайте менять ему повязки.

– Павел Рудольфович, – рядом раздается женский голос, – полостных привезли.

– Много?

– Троих.

– С пополнением вас, многоуважаемые коллеги, будем принимать. – Доктор проворчал еще что-то себе под нос и быстро ушел. Снова начались сюсюканья медсестры, и снова новые вопросы не давали мне покоя. Как разобраться в них, я тогда еще не знал, даже несмотря на умение работать с информацией.

Вскоре сами собой вспомнились и пришли на выручку энергетические практики – одно из увлечений юности. О, я в ту пору прочел не одну книгу по дзен-буддизму, заодно практикуясь в боевых искусствах и отрабатывая всевозможные упражнения «мягкого» и «жесткого» цигун. Бывало, стоишь в «стойке всадника», глаза выпучены, ноги трясутся от напряжения, а рука тянется вперед, сжимает «тигриной лапой» трехлитровую банку с песком, ни дать ни взять великий шаолиньский монах в желтых спортивных штанах. Два раза «Ку!».

И медитация, куда уж без нее. Штука хоть и нудная, но полезная. Особенно когда обладаешь достаточным терпением и вниманием. При должном настрое может помочь, когда трудно. Мне, во всяком случае, помогла.

Не зря, ох не зря дети любят сказки. Все в сказках