— Парень, наше судно — настоящее произведение инженерного искусства. На более примитивных посудинах дикие полинезийцы, не знавшие металлов, преодолевали безбрежные просторы Тихого океана. А их предки пересекли Индийский океан и заселили Мадагаскар.

— О, Андреича понесло, — Маша попробовала уху на соль.

— Вот вы говорите деньги, — вступил в разговор Вовка. — А правда, что за деньги можно было купить что угодно?

— За большие деньги да.

— А у вас много было денег?

— Очень! Я даже смог себе купить смартфон. Ха-ха-ха. Шутка. Нет, много денег у меня никогда не водилось.

— А почему? Вы не работали?

— Я был студентом, и подрабатывал писаниной.

— Рассказы писали?

— Статьи, для сайта.

— Вы в интернете работали? — загорелись глаза у Вовки.

— Ой, Вова, хватит смешить. Дураком я был. Чушь всякую писал. По молодости мозгов не доставало, поэтому меня хватало только на идиотские статейки для сайта «Русские, вперед!», за них платили копейки. Был я, Вова, нищим писакой-идиотом на подхвате у чуть менее нищих фанатиков-идиотов, — улыбка сошла с его лица.

— Давайте обедать, — Маша сняла большой медный котел с костра, а котелок поменьше, в котором уже почти закипела вода для чая, передвинула ближе к центру.

— Давайте, — Руслан достал свою деревянную тарелку. — Быстрее поедим, скорее поплывем дальше. Погода отличная. Надо пользоваться.

Солнце все ниже опускалось на западной стороне небосклона. Ветер утих настолько, что пришлось взяться за весла, чтобы направить струг к недалекому островку, за которым громоздилось скопление других кусков суши разной формы и размеров.

— Терек, — устало произнес Андреич. — В дельту далеко не углубляемся, комары съедят.

— Ночью дежурить будем? — спросил Денис.

— Нет, на островах нет ничего опасного. Если только змеи.

Мужчина перевел взгляд на Руслана:

— Ну что, Рус, сегодня уже танцуешь?

— Сплю.

— Тоже дело. Поедим и спать. Маша, что там с запасами?

— Один мешок уже пустой.

— За неделю. Нормально. Глеб, как причалим, проверьте мешки с едой. Чтоб все сухо было.

Ночью восточный ветер поднял на море приличную волну. Глеб с Вовкой, спавшие в струге, разбудили Руслана. Тот оценил обстановку и растолкал остальных. Волнение усиливалось. От греха подальше струг вытащили повыше на песок. Из-за набежавших туч было непонятно, когда же наступит рассвет. Закапал дождик. Сняли с мачты парус и кое-как устроили навес, под которым все и сгрудились, прижавшись друг к другу. Оставшиеся два мешка харчей поместили в центр, чтобы не замочило.

Маша вслушивалась в завывание ветра, скрип повидавшего виды струга, хлопки трепещущего тента, редкие всхрапы товарищей. Сон не шел. Она повернулась на другой бок и оказалась лицом к лицу с Русланом. Его глаза были закрыты. Он спал тихим, спокойным сном. Где-то сквозь прорехи в тучах уже пробивались солнечные лучи, поэтому она различала черты его лица. Ей вспомнился тот день, почти месяц назад, когда она сидела сзади него в лодке, любовалась мощью его мышц, гармонией его движений, вспомнилось желание того, чтобы он как можно дольше был рядом. Что это было тогда? Голый расчет? Нет. И вот она добилась своего — они вместе плывут в неизвестность, а она по-прежнему выделяет его среди других, поправляет прическу, когда знает, что он посмотрит на нее, непроизвольно распрямляет спину, уловив его взгляд, нет-нет да поглядывает на себя в зеркальце. А он? Что он? Они разговаривают, как добрые друзья, как товарищи по несчастью. Иногда она замечает его интерес, его робкие попытки помочь ей. Ну, это естественно. Она здесь единственная девушка. Хотя какая к черту девушка? Грязная корова с лохматой, нечесаной шевелюрой. Скоро ее одежда превратится в заштопанные лохмотья, морда растрескается от южного ветра, зашелушится от этой странной соленой воды. И весь его интерес сведется к одному лишь вопросу, нормально ли она посолила эту опостылевшую всем уху. Она представила себе, как пересаливает, и он, попробовав эту противную баланду, выплескивает остатки ей в лицо…

Сильный порыв утихшего, казалось бы, ветра сорвал с креплений чуть ли не половину паруса, и спящих окатило потоками холодной дождевой воды. Маша вскочила, не понимая, где явь, а где сон. Руслан мгновенно был на ногах и, схватив край отброшенного полотна, вернул его в прежнее положение.

— Держи! Я за новым крепежом, — крикнул он Глебу и бросился с топором к ближайшему дереву.

Они сидели под восстановленным тентом, наблюдая за неистовством бури и щурясь от прилетающих снаружи мелких брызг. Руслан, мокрый и грязный, повернулся удостовериться, хорошо ли спрятаны мешки с продовольствием, и встретил взгляд Маши. Та пристально смотрела на него, и ему показалось, что капли на ее лице были не от дождя, а от слез. Он был в полном недоумении.

Потом ветер утих — почти так же неожиданно, как и начался. Вскоре прекратился и дождь.

Без особых происшествий следующие несколько дней двигались вдоль безжизненного берега. В этой зоне полупустынь даже животные встречались не часто. Однако в устьях редких речушек попадались небольшие островки, обильно поросшие растительностью и с изобилием водоплавающей птицы, которая вносила разнообразие в рыбный рацион мореходов. Наконец, где-то на самом краю горизонта показались высокие холмы. С каждым часом они росли, постепенно превращаясь в настоящие горы. Молодые люди во все глаза смотрели на доселе невиданное чудо природы.

— Вот это, — Андреич показал на место, где горы перестали приближаться и пошли параллельно берегу, — Дербентский проход. Можно сказать, ворота Кавказа.

Вид вздымающихся гор так очаровал молодых людей, которые провели всю жизнь в степной местности, что они перестали обращать внимание на коричневую, опаленную солнцем землю берега.

— Йо-пэ-рэ-сэ-тэ! — их огорошил возглас Андреича, сидевшего на носу. Струг огибал мыс, такой же коричневый, как и вся низменность между морем и горами. За поворотом на галечном пляже лежало пять пятнистых животных, метр с небольшим в длину, с передними конечностями в виде ласт и хвостом. — Тюлени. Никогда раньше не видел их так близко.

Лодка прошла метрах в двадцати от безмятежно лежащих животных. Они едва удостоили ее своим вниманием.

Подул достаточно сильный попутный ветер, и скорость стала приличной. На подходе к устью Самура Андреич указал на далекий знак-треножник, одиноко возвышающийся на голом мысе:

— Маша, Денис, это знак экспедиции вашего отца. Первый из двух.

Дальше потянулись ничем не примечательные дни вдоль выжженного пустынного берега, на котором виднелись лишь редкие кривые деревья, колючки и грязно-серая трава. Часто приходилось идти на веслах, а иногда и приставать к берегу, пережидая встречный южный ветер.

Через неделю изматывающей жары и тупой, бесконечной гребли Глеб заявил:

— Если за нами кто-то и увязался, то вскоре пожалеют об этом. А если Радомир упрется и будет заставлять их плыть дальше, они взбунтуются.

— Не исключено, молодой человек, не исключено, — прокомментировал Андреич. — К тому же уже вторая половина августа, а сентябрьские шторма никто не отменял. С ними здесь можно надолго застрять.

Наконец, достигли Апшерона. На самой восточной его оконечности все еще стоял, немного покосившись от ветров и времени, второй знак.

Сутки отдыхали на берегу возле небольшого ручейка, сбегающего с высоких холмов. Была слишком сильная волна, да и ветер не совсем попутный. Проверили продовольствие — остался последний мешок. Все, кроме основных круп, было давно съедено.

— Вова, ты говорил, что каких-то семян из дому взяли, — Андреич подкинул дров в костер, и почему-то решил уточнить детали.

— Редиску, морковку, свеклу, огурцы и помидоры.

— Помидоры, — задумчиво повторил за ним Андреич, — помидоры. Хорошо.

Он что-то прикидывал в голове, видимо, рассчитывая примерный рацион на следующий год. — Даже очень хорошо. Можно нормально питаться.

— Жаль, картошки не будет, — сонным голосом сказал Денис.

— А я думал, ты спишь, — повернулся к нему Андреич. — И без картошки можно прожить. Я первые три года здесь вообще картошки не видел.

— А где ты жил? Сразу в Кумшаке?

— О, ты уже на «ты», наконец-то. Не, сначала, как и все, в Калитве, потом в Северске. Потом опять в Калитве. В Кумшак позже перебрался.

— А что так носило?

— В Северске с Радомиром не ужился.

— Что он, и тогда борзел?

— Ну а как ты думаешь? Они со своей реконструкторской кодлой сразу стали собственные порядки наводить. И донаводились — до того, что от них стали толпами бежать.

— В Калитву?

— В основном в Калитву, но Бахмут тоже частью из таких беженцев вырос. Там всё же чуть пореже их видно было.

— Мне мать, помню, рассказывала, что он на себя работать заставлял, — Глеба